Александр Солин - Аккорд–2

Тем временем новый осеменитель продолжал восхищаться ее прелестями. Он хотел знать род ее занятий, и когда она назвалась домохозяйкой, пришел в восторг: лишь заповедные стены дома способны уберечь ее красоту от нескромных взглядов и притязаний! Она вполуха слушала его неуемное бормотание, и вдруг в голову ей пришла простая и ясная мысль: отныне она сама хозяйка своих и чужих прихотей! Впредь ей не надо ждать, когда ее захотят – пусть ждут, когда захочет она! Мысль была такой радикальной и грандиозной, что для того чтобы ее осознать требовалось время. Словно желая ей в этом помочь, парень стянул трусы, напялил презерватив, подкатил к ней и, откинув одеяло, возложил руку ей на живот. «Убери руку и верни одеяло на место» – ровным голосом приказала она. Он испуганно отдернул руку и вернул одеяло на место. «Я сама скажу, когда захочу» – тем же голосом объявила она. «Да, да, конечно! Просто я думал, что вы, Катенька, не против…» – залепетал он. «Катенька не против, только не надо ее торопить» – расставляла она флажки. «Конечно, конечно!» – униженно прикрылся он своей половиной одеяла. «А пока расскажи, из-за чего ты развелся» – велела она. С некоторых пор истории чужих разводов стали ей интересны.

Оказалось, что его жена через полтора года после свадьбы спуталась со своим одноклассником, с которым у нее в школе была любовь. Когда слух об этом дошел до него, он прямо ее спросил, так ли это. Она не стала отпираться и сказала, что сама собиралась во всем признаться. Сказала, что была с ним всего два раза и уже два месяца как рассталась. Странно, но ее признание поранило ему не сердце, а самолюбие. Он даже спросил: «Неужели он лучше меня?» В ответ она стала плакать и умолять ее простить. Прощать ее он не собирался и в тот же день вернул вместе с вещами родителям. Целый месяц вплоть до развода она донимала его звонками и караулила во дворе. От общих знакомых он знает, что после развода она два месяца жила с этим самым одноклассником, а теперь сожительствует с кем-то другим и рано или поздно пойдет по рукам. Некоторое сходство истории его жены с ее собственной несколько смутило ее. Прикрывшись легкой усмешкой, она заметила: «Вижу, ты не монах. Эта кровать, эта картина, это зеркало… Да и опыт налицо…» «Да, Катенька, я не монах, – улыбнулся он. – Но теперь все зависит от вас» «Причем тут я?» «Притом, что теперь я не смогу быть ни с кем, кроме вас» «Мой муж мне вначале также говорил» «Ваш муж – похотливое и неразборчивое животное, если способен изменять такой прекрасной и страстной женщине. Я не такой» «Ошибаешься. Ты такой же как он. В первый раз ты меня попросту изнасиловал» «Простите меня, Катенька, это был пароксизм страсти. Я ничего не мог с собой поделать» «Но во второй раз было хорошо» «А будет еще лучше! Вот вы сказали про опыт. Да, у меня есть опыт. В постели я дамский угодник и могу не просто вызвать оргазм, но и управлять им. Так что вы сможете наслаждаться как угодно долго» «Да, я это уже заметила…» – сдержанно отозвалась она.

Направив ход вещей в нужное русло, она откинула одеяло и подтянула рубашку: «Только не наваливаться!» Он встал перед ней на колени, помялся и спросил: «Катенька, вы трусики сами снимите или можно мне?» Она вдруг вспомнила, как истово и благочинно это делал я – последний раз четырнадцать лет назад. Вспомнила и ужаснулась: господи, целых четырнадцать лет никто не снимал с нее трусы! Четырнадцать унизительных, никчемных, пропащих лет! Нет, она правильно решила зажить новой жизнью, где даже ее трусики вернут себе сакральное значение! «Снимай» – разрешила она. Парень с благоговейной неловкостью стянул с нее трусы и вместо того чтобы отложить, уткнулся в них носом. Насладившись, занял плацдарм и попросил расстегнуть рубаху. Подумав, она расстегнула и, предупреждая его очевидное желание, негромко сказала: «Только без рук…". «Это жестоко…» – пробормотал он, обдав ее нежным блеском глаз. Налюбовавшись, упал на вытянутые руки, с масляной упругостью скользнул в нее и стал энергично осваиваться. Она была голодна, она была возбуждена, и оргазмы не заставили себя ждать. После третьего ей вдруг стало не по себе: с какой стати, подумала она, ее монашеская обитель привечает случайного проходимца таким любвеобильным рвением?! Грешное удовольствие, однако, оказалось сильнее недовольства, и она отдалась ему всей душой. В какой-то момент его торс съехал вбок, и она увидела в зеркале его блестящие подошвы поверх своих, его треснутую пополам задницу и обвисший терракотовый мешочек, которым он, вгоняя блестящий ствол меж ее придавленных ног, раз за разом накрывал ее промежность. Невиданное зрелище заворожило ее, и она сказала себе, что обязательно должна увидеть любовный акт во всей его нескромной, порочной полноте. Напустив на нее морок, парень вздернул свечой ее безвольную ногу и, ухватившись за нее, принялся частыми шлепающими толчками выталкивать из ее хозяйки короткие звучные гласные, наблюдая, как мечутся, не находя места, ее руки, как давится ахающим дыханием распяленный рот, как перекатывается медальонный живот и скачут в немом галопе барельефы грудей. Не сбиваясь с энергичного ритма, он умудрялся оглаживать ее ногу, целовать ступню и покусывать подошву. Утвердившись во власти, развалил ей колени и стал своей блестящей сарделькой нашпиговывать ее гузку. Упиваясь ее покорной отзывчивостью, он подался вперед и ухватил ее за грудь. Желая оторвать его от себя, она вцепилась ему в запястья, но то ли от бессилия, то ли оттого что грудная истома стала частью общего томления, то ли руки ее нашли себе место, только там и остались. Войдя в раж, он упал на нее, сплелся с ней пальцами, сросся кожей и вверг в нескончаемое состояние блаженного беспамятства: ни имен, ни лиц, ни прошлого, ни будущего – только поющая плоть и живительное электричество. В какой-то момент ей показалось, что память к ней возвращается, но он в победном исступлении набросился на нее с поцелуями, вернул туда, где нечем дышать и, утробно замычав, стал извергаться вместе с ней. Она помнит, как затянувшийся миг высшего блаженства озарило слезное вопрошание: «Господи, ну почему так хорошо!..»

Придя в чувство, она проверила себя, хотя могла не проверять: парень остывал рядом, и прозрачный конец его вылизанного до леденцового блеска хоботка оттягивала изрядная доза мутного зелья. Глядя на его неброский, но такой боевой калибр, она с набирающим силу бесстыдством подумала: «Не уйду, пока не выдою досуха…» Парень в расслабленном умилении смотрел на нее, и она, указав подбородком на его бедра, улыбнулась: «Какой он у тебя аккуратный… А у мужа просто чудовищный… Настоящий мучитель…» Он подхватил ее руку и припал к ней губами. Подождав, она отобрала руку, бросила взгляд на часы и обронила: «Уже восемь…» «Оставайтесь, Катенька, на ночь. А хотите – на всю жизнь. Счастье гарантирую» – спокойно и просто предложил он. Потупившись, она собралась спросить, куда он дел ее трусы, но передумала и, запахнувшись полами рубашки, отправилась в ванную без трусов. Ни чувств, ни мыслей, только ощущение какой-то важной и глубокой перемены, что вершится внутри нее. Вернувшись, обнаружила, что бордельный дух стал еще гуще, а освободившийся от резинки парень лежит с ее трусами на лице. Она нагнулась, схватила их и раздосадовано воскликнула: «Как ни стыдно!..» Он лишь блаженно улыбнулся. Скомкав трусы, она сунула их под подушку, после чего, подчиняясь невесть откуда взявшейся бесовской прихоти, сбросила с бесстыжей легкостью покоробленную испариной рубашку и велела: «Дай другую, пожалуйста». Не спуская с нее зачарованных глаз, парень слепым ходом добрался до шкафа, достал на ощупь первую попавшуюся рубашку и двинулся к ней. Приблизившись, выдохнул: «Вы чудо…» Расчехленное зенитное орудие его целилось в небо, лицо налилось похотливым румянцем, глаза липли к ее наготе. Выставив в его сторону ладонь, она с явственной угрозой предупредила: «Не вздумай…", и тут же где-то в пугающей глубине ее возникло звенящее желание, чтобы он не послушался и набросился на нее, чтобы заломил руки, смял, сплющил и погрузил в дурман, от которого улетучивается воля и теряется разум; чтобы нещадно, грубо и бездумно истязал ее, а она жаркими стонами раздувала бы огонь их взаимного безумства; чтобы наполнил ее лоно сочным, свербящим зудом, довел бы ее бартолиновое истечение до хлюпающего изобилия, а потом добавил бы туда свое семя и приготовил любовный коктейль, каковым и угостил бы ее и себя! Да, да, только так она покончит с прошлым, только так ей откроется новая жизнь, только так ее новый обожатель станет ее кумиром! Отгородившись ладонью, она напряженно наблюдала, как отпускает его лицо и глаза наркоз похоти. Досадуя на его неуместную робость, она гнала его мыслями на флажки, но он, покорный ее показной угрозе, взял себя в руки и протянул ей рубашку. Не зная, жалеть или радоваться, она прикрылась ею и велела: «Иди, мойся…» И он ушел. Она облачилась в рубашку и, отходя от пережитого наваждения, подумала: «Господи, что со мной… Сумасшествие какое-то… Ни стыда, ни совести, как будто так и надо…", после чего залезла в кровать. Он вернулся, натянул трусы, устроился рядом, и она попросила: «Расскажи что-нибудь о себе».