Вячеслав Гуревич - От тюрьмы до киббуца и другие приключения

При аресте нас швырнули в черный воронок так поспешно (предполагаю, что карабинеры спешили вернуться в койку), что у нас даже не было времени взять с собой предметы первой необходимости. Пара итальянских банкнот у меня были в кармане, зубную щетку дали в тюрьме (я так думаю, хотя это может быть наслоение из голливудских фильмов, ибо крохотные позорные ломкие щетки нынче выдают везде, в отелях и самолетах) – но вот чего я не принес с собой, так это сигарет.

Горан был из Югославии, если кто помнит такую страну. Опять же, его вполне могли звать Зоран или Боран – не помню я, это типа как с Хуаном из Венесуэлы в предыдущей главе. Горан подошел ко мне во время прогулки на тюремном дворе. Он был коренастым пацаном с неприятным мясистым лицом, а взгляд его был мне очень даже знаком. Так что, когда он мне поведал, что он лазил по карманам на вокзале, я нисколько не удивился.

Я еще меньше удивился, когда он предложил мне пачку Muratti Ambassador (понтовый бренд), а заодно и дружбу, защиту и долгосрочное сотрудничество. В его исполнении это звучало как какой-нибудь пакт, которые подписывают на саммитах, которыми всегда открывались советские выпуски новостей. (Та-да-да-да, та-да-да-да…) Мне сразу стало не по себе, потому что… короче, со мной всегда так. Не то чтобы я был зациклен на теме своих взаимоотношений с криминалом, но раз уж писать о тюрьме и о Горане-Зоране, без преамбулы никак.

В России хулиганы не оставляли меня в покое. Причем это не то, что вы думаете: меня не толкали в коридоре, и у меня не отнимали мелочь, хотя это было направо и налево («Нет ни копья? А найду?») Наоборот: они хотели со мной дружить. Инстинктивно я подозревал с самого начала, что минусы дружбы с хулиганами перевесят плюсы, и так оно всегда и получалось.

В школе это начиналось со списывания домашней работы. Я протрубил десять лет в отличниках, так что сама по себе просьба не была необычной. Но это еще было не все: в их глазах я нес полную ответственность за их ошибки. То есть я должен был еще и удостовериться, что они правильно списывали, и подсказывать в классе.

Не будем преувеличивать: последнее было скорее исключением, нежели правилом; обычно хулиганам вполне хватало троек. Но в их мире они не хотели быть моими должниками и неизменно предлагали расплатиться. Но что они могли предложить, кроме: «Ну чо, на тебя наезжает кто? Хочешь, я ему п***ы дам?»

Вообще-то, никто на меня не нападал. Я не особенно расстраивался, когда кто-то вел себя недружелюбно; я никогда не хотел быть другом народа типа Марата; без некоторых «друзей» лучше обойтись. Но они все равно продолжали донимать меня этими вопросами: «Чо ты ждешь? А он ходит всем говорит, типа я Гуревича на х*ю видал?», пока я не ощутил себя простым инструментом, предлогом, чтобы кого-нибудь побить.

Я продолжал «не сознаваться»; в ответ они прибегнули к «профилактическим мерам», сопровождая меня по школе и снаружи и заявляя во всеуслышание, что «кто на Гуревича потянет, тому кранты». Учитывая достаточно криминогенную атмосферу в городе, я ничего не имел против, но опять же минусы перевешивали: некоторые ребята начали меня сторониться по понятным причинам, а уж когда слухи дошли до их мам… Я лежал бессонными ночами и мечтал о том времени, когда шпана уже наконец просто не возьмет и не спишет домашнюю работу и не оставит меня в покое. Я с ужасом думал, что будет, если они станут напрашиваться ко мне в гости, но, слава богу, до этого не дошло.

Шли года, и «дружба» стала означать только одно: совместную поддачу. Я не мормон какой, веселие Руси есть пити, но я не видел веселия в том, чтобы поддавать с придурками с одной извилиной на брата. Даже если они и не особенно пытались напиться за мой счет, денег в любом случае было не густо, и тратить их на омерзительный портвейн с ними было как сыпать соль на рану.

В случае Горан-Зорана «покровительство» носило мягкую форму и зиждилось на убежденности, что мы были братья-славяне, униженное и оскорбленное меньшинство, чьи права бесконечно попирались грубыми жестокими итальянцами, так что мы должны были держаться друг за друга и не показывать слабину. В целом все его монологи на тюремном дворе сводились именно к этому.

Как ни верти, но на тюремном дворе я оказался прочно «приписан» к Горану и его братве – а их было немало в «Реджине Чели», и мазу они держали серьезную. С одного взгляда я не мог вычислить его статус: то ли они были его боссы, то ли он был им боссом, то ли просто в одной деревне выросли. Но процедура знакомства происходила достаточно серьезно, чтобы не сказать торжественно. Чуть ли не коронование. И опять: «Если кто на тебя тянет, ты скажи».

Горан сморщился и сплюнул что-то на своем родном, типа: «Какие вопросы, уже все схвачено, если кто чо, чуваку не жить».

Я тоже сморщился – это уже мы проходили; только думаешь, что начал жить заново, как опять пошел déjà vu, все одно и то же, только на более крутом витке.

И разговоры у них были все одни и те же – про «Црвену звезду» и «Реал Мадрид» и сколько футболерам платят. Про некоего Вукашина, которому привезли целую тачку баб из Черногории, но такой мудак разве потянет, они же суки злые и мстительные, надо подкатиться, посмотреть, может, чего перепадет. (Дальше шли уже совсем анатомические размышления о черногорских вагинах.)

И все же, как бы я ни томился обществом Горана и Ко, следует признать, что по крайней мере в их компании я мог расслабиться. Все же имидж тюремного двора такой, что один косой взгляд – перо в бок. Среди друзей-славян это мне не грозило, и я мог – хотя и тайком – поглядывать на других заключенных. С другой стороны, ничего я в них особенного не видел. (Если бы видел, может, и запомнил бы?) Были какие-то группки, да, но слишком был я погружен в свои собственные проблемы для того, чтобы отвлечься на наблюдения, и силовые векторы тюремного контингента так и оставались для меня непостижимыми. Должны были быть заговоры, кто-то кого-то «заказывал», кто-то еще собирался «закрыть» подозреваемого стукача, но для меня все они оставались фоном, толпой, статистами. В кино это выглядит намного понятнее, там показывают, кто что говорит шепотом, крупным планом с субтитрами, чтобы мы не перепутали хороших зэков с плохими. А в жизни я только видел, что белых людей на дворе было негусто, и чем зэки были темнее, тем их было больше, – вот такая несложная диаграммка, – но в расовый бунт «Бей белых!» это не превращалось, все жили мирно; просто не до этого было народу, полагаю.

Горану было легче, он считал, что уже все знает (по крайней мере, он выглядел, как будто уже все знает, и это само по себе ничего не значило, ибо являлось оптимальной позой). Я уже понял, что про кого его ни спроси, реакция будет одна и та же: «Не гледай! Не указуй!» По его словам, эти вразвалочку передвигающиеся типусы в спортивных костюмах все до одного были «крестные отцы» из Неаполя, или Калабрии, или Сицилии, причем по некоторым описаниям я начинал подозревать, что он знает не больше моего и нещадно плагиатит итальянские фильмы о мафии. Я мог поверить, что усатый хряк в «Найке» и есть главный, который раздает приказы – кого убрать, кого на раздачу пищи поставить, кого послать долги собирать. Но у меня в мозгу паразитировал советский червь недоверия ко всем масштабным историям, так что мне было легче поверить, что на самом деле хряк был городским служащим, который обвинялся в растрате (то есть не поделился), а пока что объяснял всем, как отжать у города квартирку побольше – вписать туда родственников жены и пр. В придачу следует добавить, что понимание «српского езыка» Зорана требовало немалых умственных усилий, у меня заболевала голова, и я не мог дождаться возвращения в камеру.