Вячеслав Гуревич - От тюрьмы до киббуца и другие приключения

– Да ладно! – Серджио замахал на меня. – Русские всегда с этими коммунистическими песнями.

– А что, разве не так все и получилось? – Я продемонстрировал быструю серию левой-правой.

– Ну да, ага. Коммунисты вечно на себя одеяло тянут.

У Омара еще оставалось несколько дней отпуска от щедрот канадских налогоплательщиков, и он двинул в Рим. Он прилежно следовал туристическим инструкциям и отдал должное всем красотам, от Ватикана до Треви, от il vino (в деревне ислам толковался жестко) до gelati . Но в сексуальном плане он изголодался… ну это просто решается: пошел на диско, подцепил девчонку – такой весь из себя симпотный спортивного вида канадец (про Иорданию ни слова), какие проблемы? – и повел ее к себе в отель.

Вот с этого места… это был все же не отель. Это был pensione . Стремно как-то скромному учителю физкультуры аж на отель отстегивать, не находите? Пансион – самое то, подумаешь, туалет в коридоре! Но вот правила там другие. Омару объяснили, что нет, нельзя гостей на ночь глядя, – особенно женского пола, – и ему это совсем не понравилось, особенно после двух-трех стаканов.

«Да вы с ума сошли? Я заплатил за комнату, или как?» И на тот случай, что этот тупой макаронник не понял английского, он пнул как следует прилавок, за которым стоял ночной портье, сынок хозяйки пансиона.

А пинок у Омара был почище его джеба. Бум! Затрясся прилавок. Бум! Затрясся кассовый аппарат. Распахнулась нижняя створка, и пара монет вылетела на пол. То есть, может, и вылетели – по крайней мере, так утверждал портье. Ага! Rubata aggravata! Ограбление с отягчающими!

«Знакомая статья», – подумал я.

– Ну, ты ему тоже двинул? – Серджио перебил.

– Пальцем не тронул! Клянусь мамой!

– Совсем-совсем?

– Ну, я оттолкнул его, он же вообще хотел меня схватить…

– У-у-у… – Серджио изобразил болезненную мину. – Эти портье… у них моментально синяки, переломы…

– Да откуда я знаю? – Омар горестно посмотрел в сторону. – Я столько лет живу в Калгари, я ни разу вообще ни с кем не дрался. Ни разу.

Мы смолкли, думая о том, что же это за место такое, где Омар мог оставаться таким ангелочком. Сидел бы там в своем раю и не рыпался. Ну, разве что в Эдмонтон сгонял на матч с «Ойлерз».

И тут охранник открыл дверь и прочел – пропел – фамилию Омара с максимальным эффектом, искажая каждую гласную. Мы пожали руки и пожелали ему удачи.

Калабриец был нетипичным охранником. Он был салагой. Другие охранники тоже были деревенскими, но они уже пообтесались и расслабились. Злобных среди них не было. Например, если спросить охранника прикурить, он щелкнет тебе зажигалкой; попроси передать книжку или записку в другую камеру – без проблем, и даже разглядывать не будет; но попроси вызвать начальника, или отвести тебя к телефону-автомату, или все что угодно, где ему придется подвинуть зад, – приготовься выслушать вагон отговорок и красочнейшие образчики языка жестов. Самая популярная отговорка: «Ну чо я тебя буду водить, у меня смена вот-вот кончится / обеденный перерыв начнется / мне в уборную надо – в общем, спроси, который после меня придет». То есть расписание их смен выходило за рамки простой арифметики. Сплошные Фибоначчи.

Книжки, которые передавали из камеры в камеру, были изрядно потрепанными комиксами, и ничего подобного я доселе не видывал. Текста там вообще не было; все персонажи были или животными, или какими-то полулюдьми, я уже не помню, но я помню, что их наиболее примечательными чертами являлись их гигантские половые органы, то есть если по жанру это были комиксы, по исполнению это были граффити со стены туалета. От избытка воображения авторы не страдали: все сюжеты были примитивными версиями «Ну, погоди!» с секс-добавкой; каждый сюжет заканчивался секс-оргией. Самцы-волки, и коты, и какие-то грызуны ходили с гигантскими членами, которые почему-то не мешали им бегать и (наверное) танцевать, а у самок губы занимали пол-лица, груди и задницы были размера хороших арбузов, а уж лобковые шевелюры были гуще амазонских джунглей. Нарисованный в этом же духе половой акт происходил в среднем раз на три страницы и сопровождался обильными междометиями и выражениями. Земля не просто «сдвинулась», как говорят амеры – каждый акт был тайфуном, цунами, ураганом. Комиксами «зачитывались» поголовно, их передавали из камеры в камеру, залистывали до распада, но это никого не волновало, не за связность их любили.

Итак, охранники передавали эту «литературу» из камеры в камеру без проблем, да и вообще вели себя пассивно (точнее, пофигистски) в отношении контактов между заключенными. Тебе никто не запрещал переговариваться с другой камерой, передавать записки, сигареты, еду. Я вырос на историях советских тюрем, где на передачу записок прилагались невероятные усилия, так что для меня все это было диковато. Но самое шоу наступало перед отбоем, когда сотни заключенных хором начинали стучать по решетке и орать «Voglio fica!».

Когда я первый раз увидел этот спектакль – сотни рук, молотящих жестяной посудой по металлической решетке, и сотни голосов, орущих «Хочу пизду!», – то я испугался. Воображение рисовало разозленных охранников, топающих по коридорам, размахивающих дубинками, открывающими двери и избивающих зэков по полной программе, и никто не спросит, орал ты или нет, и мне с моим банальным этническим счастьем в этой ситуации не светило. Но минуты шли: «VOGLIO FICA! VOGLIO FICA! VOGLIO FICA!» Крик нарастал, отдаваясь эхом по всему зданию – в нем было и отчаяние, и издевка над самими собой, и напоминание, что мы были живы и не до конца сломлены системой.

Система, впрочем, не реагировала. Наши деревенские охранники устало позевывали. Потихоньку тюрьма успокоилась, свет потушили, наступила ночь.

Сцена оставила у меня такое сильное впечатление, что на протяжении многих лет в Штатах это скандирование мне слышалось каждый раз, когда я смотрел на корешок чека, где перечислялись налоги и прочие отчисления. Одним из самых больших отчислений был FICA, он же Federal Insurance Contributions Act, он же налог на зарплату.

***

– А вдруг забастовка затянется? – спросил я Серджио. – Что если правительство не пойдет на уступки?

Он опять закатился счастливым смехом. С моими вопросами он меня вообще стал держать за дежурного шута.

– Ну и коммунист из тебя, ни хрена не понимаешь в забастовках! Недаром тебя из России поперли! Однодневная забастовка ничего не значит, это типа они подписались, что столько-то дней в году будут бастовать, ну и план надо выполнять… а скорее всего, они еще отгул хотели. Смотри, сегодня четверг, завтра церковный праздник, день Св. Каллиста, а потом уже и выходные…

– Какой еще нахер Святой Каллист? – заорал я благим матом.