Ний Хааг - Совершенство

Пристально глядя в распахнутые глаза друга, Корхарт продолжил:

– Он сказал, что его попытался в подворотне ограбить пьяный латинос с пистолетом – и Майкл тогда решил, что этот верзила застрелит его в любом случае независимо от наличия баксов в кошельке. Сказал, что прочёл это в глазах грабителя. Поэтому, когда доставал кошелёк из кармана, не раздумывая ударил парня отвёрткой в грудь!

– Откуда у него была отвёртка? – спросил недоверчиво Ломак. – Я имею ввиду: кто таскает с собой отвёртку?

Раздражённо отмахнувшись, Рон пояснил:

– Он тогда работал на кабельный канал – у него их дюжина была! Тебя больше удивляет наличие у него отвёртки или то, что он заколол ею человека? Он его убил – и я ему верю!

– Почему?

– Да потому что ты бы видел его глаза!.. – Корхарт застонал то ли от боли, то ли от волнений и воспоминаний. – Майкл сказал, что не может забыть взгляда того парня, которому всадил отвёртку между рёбер.

– Так на него наставили ствол! – заявил решительно Ломак.

– Из игрушечного магазина, – пояснил устало раненый. – Майкл выяснил это после того, как горе-грабитель выронил игрушку из рук.

– Но твой брат этого не знал, – заметил начальник резонно.

– Я ему сказал так же, на что Майкл ответил: «И что же я не позвал на помощь когда узнал про пистолет? Вместо этого я придавил его грудь коленкой и зажал рот рукой, чтобы никто не услышал его криков о помощи! Так и держал пока бедняга не умер!» Понимаешь? Всё это время он ждал пока этот латинос умрёт, озирался по сторонам и ждал… И он умер. Умер у Майкла на руках.

Хмурый начальник станции привычно коснулся своего кольца на пальце и спросил недовольным тоном:

– Зачем он тебе это рассказал?

Корхарт посмотрел на друга долгим пристальным взглядом.

– Исповедовался… Камень с души снимал, видимо. Сказал, что спать по ночам не может, что до сих пор чувствует в ладони крик того бедолаги. Говорил, что уже два раза пытался покончить с собой – да кишка тонка! «На Золотой укол решусь, другого выхода не вижу», – сказал.

– Столько терзаний из-за грабителя…

– Из-за совести, она его мучает. Майкл сказал, чтобы я никогда не заключал сделок с совестью – она всегда ставит не разборчивую подпись.

Корхарт умолк, продолжая следить за другом. Ломак чувствовал себя не уютно под взглядом измученных глаз товарища, ему было тяжело наблюдать измождённое похудевшее лицо, поэтому он отвернулся.

– Нашёл кого слушать. Наркомана, без пяти минут суицидника, пришившего в подворотне какого-то подонка.

– Он убил человека и его это мучает.

– Но ведь он не заставлял его брать в руки пистолет!

– Робертса брать в руки ружьё я тоже не заставлял!

Удивлённый резким сравнением, Ломак по инерции ответил, хлопая ресницами:

– Ты не приставлял ружьё к его груди, он сам сделал выбор!

С трудом привстав на локтях, Рон прохрипел:

– Но кто его на это «благословил»? Или ты забыл, как я крикнул, что он трус и этого не сделает!

– Да всё я помню… – отмахнулся Ивлин устало, оседая плечами.

В памяти возник чёткий образ споривших снаружи мужчин: Рона Корхарта и Марка Робертса – третьего участника предыдущей экспедиции и, надо признать, отличного гляциолога. Вспомнилась выбеленная арена с разъярёнными участниками конфликта, валящий отвесно снег и присыпанный вездеход рядом, у которого топчется парочка. До Ивлина доносятся обрывки фраз, а потом и вовсе целые предложения. За время прошлой экспедиции начальник привык к непростым отношениям коллег, и даже нередко выступал в качестве судьи, – но тот злополучный месяц выдался особенно скандальным. Молодой и вспыльчивый Робертс стал всё чаще хвататься за ружьё и угрожать себя застрелить, жалуясь то на депрессию, то на непонимание коллег, а то и вовсе кидал бешеный взгляд в сторону Корхарта и угрожал «всем кое-что рассказать» по прибытию на Большую землю. Марку вообще был присущ драматизм и театральность, к тому же, зная хрупкость его настроения, Ивлин свыкся с подобными сценами. Несколько раз молодой полярник хватал ружьё, и демонстративно направлял себе в грудь. Поначалу это имело эффект и мужчины уговорами заставляли Робертса успокоиться, давали выпить и отправляли спать. Тот вёл себя как ребёнок, капризничал и бормотал Корхарту что-то двусмысленное, после чего мужчины заподозрили Марка в гомосексуализме. Как-то утром Робертс вышел на середину комнаты с ружьём в руках. Глядя на завтракающих и, порядком уставших от подобных представлений мужчин, он подставил короткое дуло себе в грудь и нажал спусковой крючок. Раздался щелчок, – и мужчины выдохнули! Робертс театрально развернулся и уходя бросил, что это была лишь репетиция. Подобное происходило ещё несколько раз, поэтому у мужчин выработался стойкий иммунитет к выходкам молодого «театрала». В тот день всё шло по уже знакомому всем сценарию, с той лишь разницей, что действие происходило днём и снаружи здания. Ивлин в окно увидел размахивающего руками Корхарта и потрясающего в воздухе ружьём Марка. Ломак взял сигареты и, накинув верхнюю одежду, – май в прошлом году выдался на редкость тёплым, – вышел наружу. «Ты уже всех достал своими выходками! – кричал взбешённый Корхарт. – Что ты носишься с этим незаряженным ружьём? Заряди – и стреляй! Или снова будешь из себя изображать самоубийцу? Никто тебе уже не верит!» Робертс что-то негромко ответил, но Ивлин не расслышал и, попросту привалившись к двери, закурил сигарету. Корхарт не раз говорил, что находил у Робертса в комнате какие-то таблетки и, судя по фармакологическому справочнику, они являются запрещёнными. Видимо, отсюда брало начало истеричное, а в последние недели так и вовсе подавленное состояние Марка, особенно, как предположил Рон, когда таблетки у Робертса закончились. Корхарт вновь замахал руками и повысил голос и до Ивлина долетел обрывок фразы: «…И меня достал и его! Стреляй, трус, стреляй!» После этих слов Робертс наставил на Корхарта палец и что-то негромко сказал, затем воткнул ружьё прикладом в снег и встал рядом на колени. Ивлин отстранённо наблюдал сцену, подсчитывая в уме – сколько же ещё дней осталось до конца зимовки, и как долго ему с другом придётся наблюдать подобные представления. Тем временем Робертс навалился грудью на ружьё и дотянулся до курка. Грянул выстрел, от которого тело парня подбросило вверх и в сторону. Ломак помнил, что бросился вперёд на ходу запахивая пуховик, видя, как над раненым склонился что-то кричавший Рон. Помнил окровавленный пух на разорванной груди парня, страшную огромную рану от дроби и синие удивлённые глаза, устремлённые в небо. Марк умер за минуту, силясь что-то сказать, но захлебнулся кровью и затих. Ивлин помнил, как из распахнутых глаз молодого самоубийцы потекли слёзы, как раз перед тем, как его гаснущий взгляд застрял где-то в небе…