Ний Хааг - Совершенство

Полярник прошёл за стол и устало навалился локтями, грубо сдвинув грязные тарелки. Долгое время сидел, сцепив руки в замок, слушал звуки капели в оттаивавшей понемногу генераторной. Взгляд запрыгал по убористым строкам объёмной записки, в которой он весьма сумбурно описывал произошедшее с ним за последнее время, а также делился планами относительно перехода через Арктику – на случай, если помощь, всё же, придёт. Рядом со строками теснилась подробная карта с планом маршрута и описанием контрольных точек – спасибо найденному в кабине самолёта навигатору, – ныне он лежал у двери в обнимку с аккумулятором в ожидании своего часа. Эйдан снова и снова вгрызался взглядом в строки, озвучивал губами написанное и никак не мог отделаться от мысли, что читает собственный некролог с дурацким рисунком вместо фотографии… Минувшей ночью, в тёмной комнате Корхарта, сидя на полу напротив стены с загадочным рисунком над кроватью, молодой полярник пытался проникнуть в чужую тайну, к которой оказался причастен. Эйдан нажимал кнопку фонаря – и тот ярким лучом охватывал потускневшее изображение, которое и без того было знакомо ему наизусть. Эйдан бродил взглядом в незатейливом лабиринте из кругов, однако выпутаться из него получалось только тогда, когда гас свет; затем новая вспышка озаряла стену и изображение поглощало человека, затягивая в свою тайну. Мысли ввинчивались в непостижимый предсмертный акт, оставляемый умирающими людьми у последней черты – после увиденного в кабине самолёта, Эйдан не сомневался в правильности собственных рассуждений. «Перед смертью, те кому суждено очнуться рисуют эти жуткие круги!»

Эйдан нехотя закурил, в надежде избавиться от ноющей, как зубная боль, мысли: «Послезавтра в утро… уходить буду послезавтра ранним утром». Парень случайно заприметил в соседствующем зеркале собственное лицо – обнажённое, разбитое и чужое. Да, именно чужое. Несмотря на все старания избавиться от облика обгоревшего старика, «новое» лицо родным так и не стало.

Чуть позже, завернувшись в одеяло и уткнувшись лицом в подушку, пахнувшую потом и дымом, он никак не мог уснуть: рассудок оказался не на шутку пленён думами об отъезде. Мозг зациклился на смазанном образе, в котором Эйдан заколачивает входную дверь, как покидает станцию, которая стала ему домом… Домом. Домом?.. Да, домом! Домом, из окон которого вдалеке виден старый раскидистый клён у амбара мистера Камдэрта, на пересечении Мэри Лейн и Хэйн-стрит. Когда-то в дерево ударила молния и расколола ствол почти надвое, оставив на теле гиганта жуткий чёрный шрам, который так толком и не затянулся. Окрестные жители называли клён «Тони-ярд», в честь Энтони Феррисса – местного почтальона, погибшего в тот же день от удара молнии всего в паре кварталов. Своё прозвище «Ярд», Энтони заработал ещё подростком из-за отвратительного запаха гнилых зубов, которые никогда не встречались с инструментами дантиста. Энтони буквально вырастил в себе панический страх получить ранение в кресле стоматолога… Да-да, именно ранение, и именно смертельное! Дело в том, что как-то раз Энтони услышал байку о том, что оторвавшееся сверло бормашины некоему пациенту пробило нёбо и попало в мозг, вызвав кровотечение и скорейшую смерть… Бред? Только не для Тони, обходившего с тех пор кабинеты стоматологов стороной! Ярд – именно такое минимальное расстояние требовалось собеседнику, чтобы иметь возможность поддерживать с Ферриссом разговор, хотя многие и вовсе предпочитали делать это через забор или закрытую дверь. Трагедия с ударом молнии случилась в начале июля… года, а уже спустя неделю, обожжённый клён обрёл имя. Тони частенько останавливался под деревом и наводил порядок в своей казённой сумке почтальона, а бывало, даже, оставлял велосипед и обходил ближайшие дома пешком. И тем удивительнее (и трагичнее) выглядела история с ударами молний практически в одно и то же время, да ещё и неподалёку друг от друга. На похоронах Энтони Феррисса, мистер Экклройд – пастор местной баптисткой церкви, – сказал, что теперь Господь позаботится о светлой душе Тони, а пятилетний Мэтт О‘Келли взял да и ляпнул, что неплохо бы Господу забрать на небеса и мистера Бенедетто (стоматолога), чтобы тот «починил» рот дяде почтальону… Летом, особенно по вечерам, когда закатное солнце путалось в двухголовой кроне покалеченного клёна, Мэри Лейн принаряжалась золотом и багрянцем, кокетливо маскируя трещины и ухабы в асфальте. Именно в такой вечер Эйдан, будучи совсем мальчишкой нёсся по улице на велосипеде, с которого и упал, – да так неудачно, что слетел с дороги и угодил спиной на обнажённые корни Тони-ярда… Время остановилось. Нет, оно застряло где-то между лопаток и лёгкими мальчишки; окрасилось в нестерпимо-белый, застилавший сознание цвет, который следовал за взглядом, куда бы юный лихач не таращил глаза. Совсем как снежная пустошь здесь – в Арктике ясным высоким днём. Такое же отсутствие возможности свободно смотреть, такое же отсутствие свободно дышать… «А может её и нет? Нет Арктики с её снегами и резью в глазах! Кто сказал, что это реальность? Кто сказал, что именно эта реальность – моя реальность? А что, если я всё ещё лежу на корнях клёна и не могу открыть глаз… Да, чёрт возьми, меня бы устроил этот вариант!.. Я всё ещё способен сделать свой выбор и пожелать другой путь подальше от этих снегов! Стоит открыть глаза, и вместо стен собственной тюряги я увижу сказочный газон миссис Хортс и её кукольный домик; увижу приоткрытый гараж мистера Баттарда и его самого с насосом от надувной лодки в руках; братьев Клэпп, сидящих на крыше сарая с пивом в руках в тени развивающегося флага… Нужно просто захотеть не открывать глаза среди этих чёртовых снегов! Зажмурится – и открыть глаза в другом месте. Но как мне зажмуриться, когда глаза, итак, закрыты? Их нужно открыть, немедленно открыть!»

Уставившись в полумрак низкого потолка, Эйдан стал дико вращать глазами. Обманутый дрёмой мозг раскидал по качавшимся стенам белые пятна однообразных домов Мэри Лейн, с их уютными придомовыми цветниками и садиками; исказил трескучий звук горящих дров звуками радио (что-то из детства, но что именно мозг воссоздать не мог, поэтому нагло заменил пространным «что-то из детства»), ленивым гудком товарняка и далёким детским смехом. И тут неожиданно память вытолкнула из своих недр мотив популярной, в то время песни, звучавшей из каждого радиоприёмника; пряный аромат автомобильного освежителя воздуха смешанного с запахом кожаного сидения отцовской машины. Ощущение движения автомобиля и слабую негу неглубокого сна… «Куда мы едем? Ах, да, отец по субботам возит меня в бассейн, а значит ещё нет и восьми! Как же хочется спать!» – «Эйдан, – мягко и с такой любовью зовёт отец. Он прикасается к руке задремавшего в машине сына и мнёт сжатый кулачок. – Эйдан, просыпайся».