Мария Рыбакова-Кремлёва - Уля умерла

…Мысли мечутся в полном беспорядке. Я в коме. Или парализована. Или у меня клиническая смерть. Как я могу быть мертва, если всё слышу, думаю, чувствую? Хотя нет, тела я как раз не чувствую. Сотая попытка пошевелить пальцами или повернуться – бесполезно, как толкать гору. Вот Дима подходит ближе – представляю, как делаю вдох. Обычно перед работой Дима пахнет смесью горьковатых духов и сигарет, а если обнять его и прижаться носом к вороту рубашки – слегка порошком и шампунем. Сейчас – ничего.

Без паники. Да, ничего не чувствую. Но шок, испуг, непонимание – это ведь тоже чувства? Просто душевные. Значит, у меня осталась одна душа? Или это мое угасающее сознание? Ничего, приедут врачи, они меня вытащат. Потом буду всем рассказывать, какой кошмар мне пришлось пережить. Даже напишу статью и посты в соцсетях…

Но врачи приехали, и кошмар продолжается. После осмотра и короткого разговора Дима с докторшей вышли из комнаты на кухню. «Наверное, оформлять бумаги», – автоматически пронеслось у меня в голове. Тонкая гипсокартонная перегородка задерживает тихие звуки и шуршание. Я давно хотела покрасить эту стенку со стороны коридора, но никак не доходили руки, и перегородка оставалась белой, в рифленых обоях под покраску. Почему я её не покрасила?

«Нам придется забрать её», – из памяти выскакивают слова докторши и сносят белую перегородку. Напрягаюсь, насколько это возможно в моем положении. Будут вскрывать. Пустота, которую я чувствую, увеличивается и заполняет всю комнату. Представляю себя на вершине горы с надо-головами. Я еще не голова – пока – но я буду «украшением» горы. Представляю себя телом. Восковое лицо, посиневшие губы, щеки, обвисшие вниз без напряжения мышц. Слово «вскрывать» будит старого слизня, который тут же бодро ползёт куда-то по моей гортани. Или это только память об ощущениях? Людей не вскрывают в обычной жизни. Только в кошмарных снах, которые хочется поскорее забыть. Это сон?!

Нет, просто я теперь – не человек, я – тело. Тело, тело, тело. Повторяю это слово в мыслях, пытаясь к нему привыкнуть. Жидкие волосы будут шевелиться от дуновений воздуха, когда меня станут рывками перетаскивать с места на место. Черт, а я вчера голову не помыла. Как же хочется сжаться в комок как зверь, и огрызаться, обнажая зубы, на всех подходящих ближе. Меня разденут и голую положат на хирургический стол. Маленькие груди растекутся в разные стороны, как два сдутых воздушных шарика, набитые крахмалом. Незнакомые и безразличные люди увидят мои лобок и промежность с тонкими волосами после эпиляции, рыхлый живот, шрамы, родинки и татуировки. Даже во время секса с Димой я всегда выключала свет. Нет, нет, нет. Почему, умирая, мы просто не возносимся на небо?!

А что, если даже души никуда не возносятся? Я же вот здесь, хотя сказали – умерла. Торчу на земле, запертая в гниющих коже и костях. Что я знаю о смерти? Одни догадки. Что, если вот она – горькая правда? Нет никакой загробной жизни, нет реинкарнации, нет забвения и нирваны. Остаешься лишь тот же ты со своими мыслями. Последние дни я пыталась ни о чем не думать, а сейчас думать – это всё, что мне остается. «Может, чувствовала», – вспоминаю снова слова врача. Бред. Если бы я чувствовала такое, то наверняка бы постаралась прожить свои последние дни более насыщенно. Как в «Достучаться до небес».

Хотя… Мне не хотелось начинать ничего нового, не хотелось бороться, не хотелось жить. Может быть, в глубине души я знала, что всё это не имеет смысла? А вдруг я умерла не сегодня, а день или месяц назад? Если со смертью вообще всё не так, как казалось, и унылые мысли остаются и после неё, то может, я ходила последние дни уже мертвой? Внутри холодеет. Что, если отсутствие жизни в живом – и есть смерть?

В голове щелкают вспышки недавних воспоминаний.

Целую детей на ночь, глажу по хрупким макушкам. До чего беззащитные. Верят в меня. Реву, ругаю себя и снова реву. Нельзя быть такой несчастной, когда всё так хорошо.

Вспышка. Трясущимися руками перематываю Диме палец бинтом, на полу капли крови – он тогда чуть не отрезал мизинец в своем ресторане, когда решил помочь повару в запаре. Все мои внутренности сгрудились внизу живота и вернулись на места, только когда белый, как лист бумаги, бинт полностью закрыл отхваченную плоть и перестал пропускать кровь.

Вспышка. Звоню своим бабушке и дедушке и преувеличенно радостно рассказываю о делах. Только бы их не расстроить. В трубке родные голоса, приглушенное потрескивание, включенный телевизор фоном. Говорю громко, оба уже глуховаты. Да, в порядке, здоровы. Главное, чтобы вы были здоровы. И мы, конечно. Да, всё хорошо, дорогие. Обнимаю вас мысленно. Отключаюсь и вытираю соленые щеки. Сколько же можно врать… Ничего не в порядке.

Только в такие моменты – когда была не одна, когда была нужна кому-то – я чувствовала себя живой. Нет, я была живой.

Одно одинаково тогда и сейчас – не хочется думать о будущем. Странно, что после объявления смерти у меня всё-таки есть будущее. Бабушка всегда разговаривала со своим умершим мужем, приходя к нему на кладбище. Рассказывала последние новости, делилась своими переживаниями, даже шутила. Когда бабушки не стало, я делала то же самое на её могиле: болтала о пустяках, сдерживая подступивший к горлу комок. Пыталась не разреветься, чтобы не расстроить бабушку… Будет ли кто-то говорить на моей могиле?

Дети. Какие на фиг немытые волосы?! Дети, ставшие полу-сиротами – вот о чем стоило бы сожалеть. Последнее время я вечно орала на Матюшу с Андрюшей. Злилась за капризы, бесилась из-за бардака по всему дому. По выходным, когда я изо всех сил пыталась проспать как можно дольше, парни уже не будили меня, а, радостные от нескольких часов полной свободы, устраивали полный разгром в доме. Рассыпанные мука и сахар, краски, игрушки; съеденные сладости с верхней полки шкафа, разлитая вода и сок, грязные вещи, приоткрытый холодильник, жирный пульт от телевизора…

Я просыпалась сразу хмурая, заранее недовольная. Не успев почистить зубы, рявкала на мальчиков как раненая собака – да вы издеваетесь, это что такое?! И видела, как сникают их лица, исчезают улыбки, набегают тени. Лучше бы я не вставала, не портила жизнь своим детям, надо контролировать себя, они не при чем, это я неудачница – заливало меня чувство вины. И теперь мои Матюша с Андрюшей останутся без меня. Не будет злой мамаши с её проблемами. Но ведь я не всегда была такой… Надеюсь, они запомнят хорошее.

Каштановые вихры, внимательные голубые глаза, ямочки на щеках. «Мамочка, не плачь», – подошли они ко мне вдвоем пару дней назад, когда я давилась очередными беззвучными слезами, стоя на кухне. Обвили тонкими теплыми руками с двух сторон, в каждой – по рисунку с сердечками, коряво выведенные буквы М. Это для тебя, мама, только не плачь.