Мария Рыбакова-Кремлёва - Уля умерла

Воинственная Уля мысленно съеживается, садится на грязный трясущийся пол скорой, обнимает колени.

Что, если всё кончено? Вот так глупо. Или, наоборот, правильно? Нет сил на борьбу и поиск. Борешься, пока жив, борешься мертвый. Я не хочу становиться надо-головой и после смерти самой себе мямлить лениво указания, под монотонное жужжание мух.

Я не могу больше.

Не хочу.

Я сдаюсь…

Звуки вокруг меня становятся всё тише. Проваливаюсь куда-то – глубже, глубже. Тишина наполняется шорохами – теплыми, знакомыми. Мысли улетучиваются. С наслаждением, предшествующим сладкому крепкому сну, от которого слипаются глаза, отключаюсь от реальности…

Рядом громко мурлыкает кошка. Маленькая девочка завернулась в одеяло так, что видна только взъерошенная макушка, блестящие в темноте глаза и нос. Она никак не может заснуть и внимательно смотрит на кошку, только что запрыгнувшую на её кровать.

– Чего не спишь, Дуська? – шепчет девочка. – Пойдем под одеяло? – предлагает она кошке и приподнимается на локте, открывая проход в теплое логово.

Кошка медлит, и девочка бесцеремонно сгребает её свободной рукой, затолкав под одеяло и тут же опустив его. Чувствуя, как кошка ворочается у неё под боком, девочка шепотом подбадривает её:

– Ложись, ложись.

Когда кошка наконец укладывается, девочка возвращается к своим мыслям. Завтра у неё день рождения. Она вспоминает новое платье, которое подарил папа. Платье – её любимого красного цвета, с красивыми оборками по краям и пышными короткими рукавчиками. Как у барышень в мультиках и раскрасках. Мама отгладила платье и повесила в шкаф на плечики, чтобы завтра с самого утра Уленька могла нарядиться. И откуда только папа достал в больнице платье?

Еще недавно при мысли о больнице у Ули всё сжималось внутри от непонятной тревоги. Она не знала, что такое смерть, но боялась её, как темноты с прячущимися в шкафу чудовищами. Она не плакала, но каждый день просыпалась с мыслью: что же будет с папой? Он спал и спал, как говорила мама. А что, если он не проснется совсем? Ну, тогда они будут продолжать ходить к нему в больницу и рассказывать свои новости – отвечала Уля сама себе. Мама сказала, что папа спит, но слышит их. Не всё так плохо. Но Уля часто замечала, как мама плачет по ночам, и в её голову закрадывался вопрос – или всё-таки всё плохо? Иногда мама плакала и днем. В их доме теперь всегда тихо, и всхлипывания слышны даже из-за закрытой двери родительской спальни. Старшая сестра Ирка тоже ходит молчаливая, с красными глазами и не хочет играть с Улей. Она и не ругается с ней, как раньше, но лучше бы ругалась. Теперь, когда Уля подходит, Ирка просто тихо качает головой – нет, уйди. Иногда она тоже плачет. Так что же тут хорошего? Раньше было по-другому.

А пару дней назад папа проснулся, и все заметно повеселели. Он тихо говорил и быстро уставал, был весь в бинтах и каких-то трубках, но когда девочки с мамой в первый раз пришли к нему в палату и тихонько сели на краешек кровати, он изо всех сил старался быть веселым и разговаривать, будто ничего страшного не произошло. В отличие от вечно плакавших Ирки и мамы, папе Уля поверила безоговорочно. Она села к нему поближе и молча держала за большую теплую ладонь, пока мама что-то рассказывала. В папиной ладони Уля могла спрятать обе свои ладошки. Ирка сидела с другой стороны. Уля вполуха слушала их разговоры и тихо улыбалась. Потом мама вдруг резко замолчала. Обернувшись, Уля удивленно заметила, что она снова плачет, прикрыв рот рукой. Махнув другой рукой в их сторону и прошептав, что она сейчас вернется, мама стремительно вышла из палаты, а папа улыбнулся Уле с сестрой:

– Не переживайте, мама просто переволновалась.

– А я не переживаю, – оправившись от первого удивления, быстро ответила Уля. Но тут её удивила Ирка, сидевшая с другой стороны, – она как-то странно всхлипнула и, уронив голову на кровать, зарыдала, вцепившись в папину руку.

– Я так боялась, что ты умрешь! Что тебя не будет совсем. Совсем…

Ирка продолжала плакать и никак не могла успокоиться, а папа поглаживал её плечо свободными пальцами и ласково приговаривал:

– Ну, ну. Всё хорошо. Я, конечно, буду. Я всегда буду с вами.

Уля переводила недоуменный взгляд с сестры на папу. Так вот чего они все боялись – что папы не станет совсем. Уля попыталась себе представить это и не смогла.

Прощаясь, Уля внимательно посмотрела папе в глаза – когда он улыбался, у глаз появлялись мелкие морщинки. Она всегда мечтала о таких же замечательных морщинках. Только у веселых и добрых людей, как её папа, могут быть такие морщинки, и Уля тоже хотела быть доброй и веселой – даже когда станет взрослой. Но… Разве может когда-то не стать папы? С его улыбкой, морщинками, веселым озорством и серьезными, но не строгими разговорами. Уля ушла из больницы и до вечера ни с кем не разговаривала.

Человека может не стать совсем?

Этот вопрос не выходил у неё из головы. Она изо всех сил старалась себе представить, как это, если папы нет. Было страшно и почему-то одновременно интересно до мурашек на спине – как это так? Будто представить, что люди умеют летать и она тоже сможет – нужно только кое в чем разобраться. Уля не могла выразить это словами, но чувствовала, что прикоснулась к чему-то большому, необъятному, тому, что выносит её из безопасного детского мира, но в то же время дает шанс увидеть другой мир. Она вдруг поняла совершенно ясно, что если бы папы действительно не стало совсем, то всё бы изменилось. Простые игры и ссоры с Иркой, семейные вечера и встречи с родственниками, воспоминания о прошлом и, конечно, будущее – всё изменилось бы безвозвратно.

Уля часто ездила с родителями и сестрой на поезде в гости к разным родственникам. Как-то, во время остановки, на которой никто не вышел и не зашел, она спросила у папы:

– Почему мы стоим?

– Поворачивают стрелку, – ответил папа и, видя непонимание на Улином лице, добавил: – Поезд не умеет поворачивать, как машина или велосипед. Паровоз едет по рельсам, и перед поворотами машинист должен сначала остановиться и переключить специальную стрелку.

Папа почему-то вздохнул и приобнял Улю, смотревшую в окно тамбура.

– Это такой механизм – он развернет наши рельсы на новую дорогу, – объяснил он. – Иначе поезд проедет поворот и поедет прямо.

– А если машинист забудет повернуть какую-нибудь стрелку? – нахмурилась Уля, водя пальцем по стеклу.

– Тогда мы приедем совсем в другое место, – засмеялся папа и добавил: – Не переживай, не забудет. Он ведь знает, куда нам надо.

Вечером, после первого посещения папы в больнице, Уля вспомнила этот разговор. Она подумала, что сразу после аварии их жизнь остановилась, как поезд. Ничего не происходило – только ожидание поворота стрелки, которого не планировалось на пути. Если бы стрелку повернули, они бы поехали совсем в другое место. Но машинист – кто-то неведомый, никогда не видимый, но управляющий дорогой для всех – передумал, и вот их поезд тронулся и теперь тихо набирает ход, чтобы ехать дальше по прежним рельсам.