Mary Solitaire - Проклятый идеал

Забыв счет шагающей стрелки циферблата, попытки уснуть увенчались благополучно. То, что ждало меня там, куда я отправился, было своего рода трансцендентальным 5 5 Выходящее за пределы чувственного опыта (лат) . значением. Сонное виде́ние и изумление, испытываемое от него, – роковое явление действительности. Во сне я оказался напротив дверного проема в окружении белого, чужого мне пространства. Полагаясь на думы и ощущения из сновидения, готов заверить, что эта дверь и комната, в которую она вела, представляли для меня особую, не сравнимую ни с чем степень важности. Дверь истины распахнулась прямо напротив. Действуя по наитию, я перешагнул порог комнаты, после чего устремился вглубь помещения. Преследуя сознательную цель преодолеть расстояние до противоположного конца комнаты, где пространство из четырех стен венчалось еще одной дверью. Именно там начиналось нечто новое, сакральное, я жаждал попасть туда не раз и не два, эти попытки исчислялись сотнями. Предназначение двери, являющей собой выход или врата в очередное начало конца, до сих пор не известно. Как и то, куда могло привести это место. Не пройдя и половины комнаты, стены по правую и левую руку пространства начали прорастать колючими лозами вдоль и поперек. Ограждая мне проход и возможность перемещаться по ней. Древесина обвила мои ноги и хотела увлечь за собой. Однако мне удалось освободиться раньше, чем это успело случиться, своевременно вернувшись в исходное положение. Облокоченный на стенку коридора, я скатился на пол. Совершенно невозможно было вынести еще одну из сотни попыток преодолеть препятствие, возникающее в испытательной комнате. Мысли, с которыми я начинал это сражение, не были верны с самого начала. На глаза подступили слезы. Это не было неосознанно или то, что я не мог контролировать, просто на этот раз я разрешил это себе сам. Для меня слезы в таком ущербном состоянии означали разве что следование ложным убеждением, как причина, по которой я беспомощно могу только лить слезы, это была непозволительная роскошь. Однако про себя я понимал, если бы допускал подобную вольность раньше и сумел бы вовремя трезво взглянуть на свои возможности, сейчас на мою долю, вероятно, могло не прийти осознание полного отсутствия каких-либо сил продолжать это скитание, рискуя тем, чтобы опустить руки и никогда больше не вздумать их поднимать.

В таком жалком виде с застывшим взглядом на мне повис силуэт, возникший будто из ниоткуда. Я перевел на него свои заплаканные глаза. Незнакомец, стоявший по левую сторону от меня, чуть дальше, на расстоянии примерно трех метров, переменил мое расположение духа в мгновенье ока. Человек, которого я увидел, то, что он являл собой, – это мимическое выражение: твердое, уверенное, не обремененное никакими трудностями лицо человека, который, пройдя через все потемки, теперь мог вот так, с ноткой чувства собственного превосходства, смотреть на мир, а прямо сейчас на меня. Он поведал мне о собственных стремлениях. Напомнил о цели стать таким же человеком, как и тот, что стоял в паре метров от меня, и ухмылялся. Вера в самоцель возвратилась с небывалой скоростью, сопряженная с еще большим энтузиазмом. Теперь с полной решимостью вновь я отворил дверь. Она по-прежнему была окутана колючими лозами. Однако на сей раз я нашел способ вернуть комнату в первоначальное положение, и, на свое везение, мне удалось это сделать.

А что было после еще одного испытания? Возможно, дальнейший ход действительности, я не припомню. На такой неразгаданной ноте сон оборвался. Главное было во всем этом мысленном эксперименте вовсе не преодоление всех встречающихся преград, а изменившийся подход к ним и их решение. Такой урок был мне уготовлен, как любит выражаться мой врач, в фазе быстрого сна. Наутро я все еще не мог перестать думать об инциденте из сновидения. Меня не покидало чувство, что это нечто большее, чем простая фантасмагория, и сыграет далеко не последнюю роль в моей жизни.

По завершении световой половины дня я возвращался в спальню. По пути немного поменяв координацию, зашел в ванную, чтобы в сотый раз за день помыть руки, которые уже были истерзаны этими махинациями. Сухие, бледные, точно потрескавшаяся глина, сквозь которые сочились капли крови, напоминающие утреннюю росу. Пропуская усредненную температуру воды через худые пальцы, я принялся тщательно растирать струи теплой жидкости по коже, словно пытаясь отмыть что-то до чрезвычайности омерзительное, скверное и отравительное. От таких напористых движений незажившие раны неприятно пощипывали. Мечущиеся очи остановились на потрясенных глазах, на бледном, исхудавшем как смерть отражении. Обличительный облик которого привел меня в неподдельное чувство тревоги – до тех пор, пока я не понял, что обладателем этакой конфигурации являлся не кто иной, как я сам. Мое недоумение растолковало зеркало, висящее напротив, и ко мне пришло неутешительное осознание, что пугаться в такой ситуации следует только себя. Стоило ли удивляться, недоумевая хлопать глазами, разводить руками оттого, насколько исказилось мое лицо за последние несколько дней? Вовсе нет, оно всего лишь приобрело все еще более явственные черты моей изученности. Дрожащие губы, лопнувшие капилляры вокруг глаз, образующие небольшую россыпь с обеих сторон. От увиденного в горле туго завязался ком. Отметив у себя в голове вновь пришедшее осознание, что такое созерцание требует явного завершения и желательно как можно скорее, ноги повлекли меня дальше по особняку, на сей раз до конечного пункта назначения. Каждый такой раз, мучительно возвращаясь в эти стены, я знал, что меня ожидает.

В очередной предписанный будний день я проводил свои попытки над живописью, стараясь кое-как изобразить задуманное – идеальную совокупность форм оттенков симметрии концепции, которую я хотел запечатлеть на этом полотне. На протяжении девяти календарных месяцев каждый день, берясь за кисть, становился напротив холста, надеясь, что в текущие дни найдется отражение моих стараний на полотне. Но вместо этого попытки лишь напоминали бесчисленные прошлые счетные созидательные рывки, провалы и неоправданные ожидания. Очередное напоминание о дальности и эфемерности этих мечтаний, то, к чему мне хочется прийти и как много предстоит сделать для этого.

Боже, куда бы я ни взглянул, куда бы ни потянулся с надеждой с малейшим намеком на жизнерадостность, – это был напрасный труд. От всей этой не интересующей меня материи веяло каким-то чувством непреодолимой тоски. Я не понимал: отчего? Было бы проще иметь представление о недуге, которым я болен, разобраться в болезни, заложившей свое семя далеко в прошлом и взрастившей плоды во мне настоящем. Отыскать ту глубокую мысль, засевшую в моей голове, угнездившись, разливающуюся по венам, смешавшись с кровью и оставаясь отравлять организм целиком своей токсичностью. Сложно было назвать шествия происходящего жизнью. Это была какая-то особая форма сосуществования в действительности. Эти не самые приятные, но неизбежные потоки мысли уже стали привычной, хоть и внеплановой частью распорядка дня, после которого я, как правило, уже смыкал глаза и погружался в царство Морфея. В единственное место, которому я был рад и в котором, кажется, мне были рады. Но сегодня их было слишком много, нынче пространство из четырех стен было теснее обычного, нахождение в нем делалось до боли невыносимым.