Виктор Улин - 300 лет

– Барабан?!

– Ну да. Кролики – те же зайцы, только не прыгают, а ковыляют. А зайцу первая радость поиграть на барабане.

– Откуда ты знаешь? У тебя что, было так много знакомых зайцев?

Жена улыбнулась. Кажется, идея накормить и повеселись крольчиху, у которой были такие же выразительные глаза, ей пришлась по душе.

– Не обязательно летать на Луну, чтобы знать, что море соленое. Каждый грамотный человек знает, что заяц любит барабанить, медведь – играть на расщепленном пне, а любое кошачье существо хлебом не корми, дай только что-нибудь подрать.

– Как я тебя люблю, такого умного, – сказала жена и, перегнувшись со своего сиденья, прижалась к его плечу.

– Я тебя люблю еще больше, – ответил Боровский.

Впереди над блеклым горизонтом уже виднелись грязно-оранжевые факелы нефтезаводов, сжигающие попутный газ.

Этот город стал невыносим, но руль нельзя было взять на себя, как штурвал – оторваться от земли, улететь в иные края и никогда больше не возвращаться.

II

Снег выпал неожиданно.

Точнее, не выпал, а лег; первый выпал поздно, в середине октября, а этот укрыл землю через положенный месяц.

Увидев одним прекрасным утром белый двор за окном, Боровский вдруг сообразил, что с того дня, когда он отвез Барбаре четыре десятикилограммовых пакета комбикорма и детский барабан, прошло уже черт знает сколько времени.

Обеспечив крольчиху едой и игрушкой, он о ней забыл.

Хотя, конечно, так говорить было нельзя.

Боровский помнил о нареченной Барбаре, но жизнь не оставляла возможности на активную память. Он с головой погрузился в круговерть работы – несочетаемое сочетание городских будней и командировок в регионы, которое осенью всегда становилось еще более напряженным.

А сейчас увидел снег – на самом деле не белый, а синевато-серый по раннему часу – и спросил:

– Как ты думаешь, она еще жива?

– Жива, – ответила жена.

Дочка, учившаяся во вторую смену, тихо спала в своей комнате, уставленной лупоглазыми принцессами, увешанной портретами плохо причесанных артистов, в которых он не разбирался. Они с женой еще тише завтракали на кухне, собираясь каждый на свою службу.

В редкие минуты, когда удавалось побыть вдвоем наедине с еще не до конца проснувшейся природой, между ними устанавливалось невероятное взаимопонимание; Боровский даже не удивился, что жена сразу поняла, о чем – вернее, о ком – он говорит.

– Ты уверена?

– Я знаю, звонила ему на днях.

– Ты ему звонила?

– Ну да, только тебе не говорила. Ты же не любишь, когда я с ним общаюсь.

– Не люблю, да, – подтвердил Боровский. – Еще больше, когда он звонит нам сам.

– Когда он звонит, меня тоже трясет.

– Так что там с кроликами на Иглинской свалке?

– Жива твоя ненаглядная Барбара, но…

– А те трое, как их ты назвала… – перебил он, не дослушав. – Живодристики?

– Пидаростики.

– Ну да. Они умерли?

– Выжили, твоего корма хватило на всех…

–…Слава богу, это радует.

–…Но их отец уже зарубил и съел.

– Надеюсь, что старую сволочь пробил понос, – помолчав, сказал Боровский. – Еще и за то, что крыло обошлось мне в восемь двести. Но Барбару он еще не съел?

– Не съел.

– Решил кому-то передать до весны?

Жена молча встала с кухонного кресла-« улитки » и отошла к окну..

Он тоже поднялся, подошел к ней, обнял сзади.

Серый снег внизу был еще не истоптан детьми и почти не загажен собаками.

– Нет, – с видимым трудом сказала она. – У Барбары оказался хороший мех, ее у отца покупают на шапку.

– Как… покупают…

Боровский отступил назад.

Слова « покупают на шапку » применительно к живому существу, которое смотрело на него влажными круглыми глазами и тыкалось носиком в ладонь, когда он решил проверить, нравится ли привезенный корм – эти слова казались дикими.

Хотя дикости в них не содержалось. Он и сам имел зимнюю шапку из натурального меха, и не было разницы, бегал ли когда-то мех по лесу, или сидел в клетке. Впрочем, норок разводили точно так же, как и кроликов; гибких зверьков, чьи останки Боровский сейчас носил на голове, тоже кто-то когда-то выкармливал, а потом умертвил и пустил на шкурки.

– Кто покупает?

– Какой-то сосед, Ипатов или Иматов, не помню. Такой же помоечник, как и отец, но дом у него получше, живет круглый год и даже ездит в Иглино, плавает в бассейне.

– В этом отстойном поселке имеется бассейн?! – поразился Боровский, на миг забыв тему разговора.

– Есть какая-то хлорная лохань, кто-то рассказывал… Неважно. В общем, твоя Барбара еще не долиняла до конца. Как только у нее полностью сменится шерсть, отец отдаст Епатову, тот ее обдерет и сделает себе шапку.

– А он умеет? – глупо спросил он.

– Нет, конечно. Я же сказала, Ибатов помоечник, иначе бы « усадьбу » купил не в Еленинском, а в Юматово, уж не говорю про Акманай. Тоже на все руки мастер: круглое подвинуть, квадратное подкатить. Испортит, даже не сомневаюсь.

– Дай, пожалуйста, мне телефон этого говённика, – сказал Боровский.

– Какого? Издратова? откуда он у меня?

– Твоего отца.

– А у тебя разве нет? – спросила жена, не отреагировав на оскорбительный эпитет в адрес родителя. – Он же тебе тоже иногда звонит.

– Когда звонит твой отец, я всегда надеюсь, что слышу его в последний раз, и после разговора стираю номер.

– Возьми мой телефон, найди там в книге. Не помню, где он, в гостиной, наверное, не в спальне. Или, может, уже в сумку положила, висит в прихожей.

* * *

Тесть принял вызов, едва зазвучал первый сигнал.

Как всякий изначально деревенский человек, он ложился с курами и вставал с петухами. Но как недоделанный городской, аппарат носил с тобой даже в туалет, точно был министром иностранных дел королевства Буркино-Фасо. Или ждал звонка из адвокатской конторы, чтобы уловить счастливый момент, когда в Америке скончается дядюшка-миллиардер

Боровский не представился и даже не поздоровался: общаться с инфузорией тестем он считал ниже своего достоинства.

– Барбару не продавайте, я в воскресенье ее заберу, – без предисловия сказал он.

– Какую барбару? Ты, ну это.

– Крольчиху с черными ушками, – пояснил он. – В воскресенье за ней приеду.

– Но это…

Ему захотелось бросить трубку, но он сдержался, речь шла о судьбе живого существа.

–…Ну, из нее Игнатов будет шапку шить.

– Не будет. Повторяю в третий раз: в воскресенье приеду и ее заберу.

– Но он, это, мне деньги отдал вперед.

– Верните, – отрезал Боровский. – То есть нет, не возвращайте ничего. Я сам ему верну. В двойном размере. Говорите сумму и дайте его номер. Я прямо сейчас ему переведу.

– Я, это…

– Что « это »? – рявкнул он, теряя терпение.