Алиса Ханцис - Аквариум. Музыкально-пластическая драма в трех частях с прологом и эпилогом

В зале уже собрался весь состав. Ланс, извиваясь и блестя новенькой кожей, как черная мамба, хлопал струнами на басу; остальные уселись в кружок и болтали. На Тину они глянули вскользь и повели себя на удивление по-джентльменски – то есть приняли негласное решение ее игнорировать. Тео подумал, что, наверное, это даже хорошо, что сестра не похожа на своих ровесниц. Будь у нее хоть одна из приманок, на которые делали стойку все окрестные кобели, – водопад белокурых волос, полускрывший высокую грудь, привычка носить в любую погоду обрезанные по самое не могу джинсовые шорты, вот это всё – он бы чувствовал себя теперь неуютно. Но Тина, до сих пор картавившая и вечно одетая в одни и те же линялые штаны и полосатый свитер, не была похожа на девочку-подростка. А после того, как она со скандалом отстригла свою длиннющую косу – просто пришла и села в кресло парикмахерской, зажав деньги в кулачке – всё встало на свои места. Теперь посторонние замечали в ней только острые, приметливые глаза под темной челкой: глаза умного мальчишки.

Тина осмотрела зал и, кажется, осталась довольна. Без приглашения взяла один из раскладных стульев, стоявших в углу, уселась напротив сцены и громко спросила:

– А как называется ваша группа?

– Пока никак, – ответил Тео. – А ты бы как ее назвала?

Тина подумала и сказала:

– «Рожицы».

– Уже занято, – возразил Тео. – Я им предложил «Ланс и дромадеры».

– «Дармоеды», – поправили сзади.

– «Драммашины».

– Ну уж нет, – Тео, оставив сестру, занял свое место за клавишными. – Мы же не попсня какая-нибудь.

В подтверждение последнего тезиса он сыграл мотивчик с самой заслушанной на тот момент кассеты. Он любил эту песню, потому что при первом знакомстве она его напугала – как пугают фильмы ужасов, но не те, где льется кровища и уши закладывает от визга. Он видел маленькую девочку, прыгавшую через скакалку, и что-то ритмично постукивало на фоне её дебильной песенки – будто кости мертвеца. Это было здорово сделано. Члены группы, взращенные на сорочьей мишуре диско, а ныне тяготевшие к целлулоидной и претенциозной «новой волне», над записью только поржали. Он был единственным, кто оценил гениальность альбома. Более того: он тогда впервые осознал, что гениальной может быть женщина (мама, разумеется, не в счет).

Не переставая играть, он сменил размер, а затем и темп, и принялся карабкаться выше по квартам. Ему вспомнилась придуманная как-то ночью идея – он никогда ничего не записывал, идеи приходили и уходили, как гости веселых попоек у старших ребят, где он был завсегдатаем. Но чья-то дурашливая реплика спугнула Музу. Долгоносая, буренькая и во всех смыслах прозаическая на вид, Муза по-вертолетному резко ушла вверх, и коренастое ее тельце пропало из виду. Крыльев не было видно и раньше: вместо крыльев Музу окутывала электрическая жужжащая рябь.

Они не успели еще прогнать и пары песен, как сестра стала маяться от безделья: скрипеть стулом, постукивать кедами по полу, а потом и вовсе залезла на сцену и сунула нос за аляповато раскрашенный фанерный задник. Участники группы начали переглядываться, а потом, коротко посовещавшись, предложили отвести ребенка погулять.

– Заодно покурим, – согласился молчавший до этого строгий Ланс.

На улице накрапывал дождик. Они потоптались на крыльце, разгоняя ранние сумерки сигаретными огоньками. Тео подумал, что сестру не стоило бы отпускать домой одну. Можно, конечно, снарядить ее ехать на автобусе, чтобы не мешалась. Вслед за этим он вспомнил, что на втором велике, кажется, всё равно нет фонарика. Чертыхнувшись себе под нос, прошел к подвалу, на ходу вынимая ключ.

– Иди к ребятам, – сказал он через плечо, услышав ее шаги.

– Я просто хочу посмотреть, что там.

Он с грохотом открыл дверь и, не включая света, провел рукой по рулю – фонарика не было. Зато сестра уже была внутри и с любопытством озиралась, пытаясь разглядеть хоть что-то в сером свете, падавшем с улицы.

– Так-так, – послышалось из-за спины. – Экскурсию ей проводишь? А не испугается?

Тео обернулся – огоньки весело обступали его со всех сторон, как на кладбище.

– Она ничего не боится.

– Правда ничего?

Он почувствовал, что у него немеет лицо: даже в сумерках он не мог позволить ни одному мускулу выдать его.

– Ну давай проверим.

Из-за спины появилась крепкая рука барабанщика и ловким движением захлопнула подвальную дверь.

– Ключ у тебя?

Он все еще молчал. Сердце один раз противно стукнуло и затихло.

– Ключ давай, – повторил барабанщик миролюбиво, – и пойдем дальше репетировать. А она посидит пока, ничего с ней не будет.

– Как к вам приходят идеи?

– Я закрываю глаза, и они подходят близко-близко: протяни руку и бери.

Тина смотрела, как брат одевается. Они спали теперь в разных комнатах, и ей ужасно надоедало каждый вечер застилать диван, а утром убирать белье в шкаф. Отселение имело и другие последствия: она вдруг увидела братьев почти взрослыми, и это вызывало мучительные мысли о том, какова она сама.

Сегодня, глядя на брата, она заметила, какой широкой стала его грудь и как тесны ему рукава в предплечьях. Он любил хвастаться, что с костылями никаких гантелей не надо, а еще – что именно болезнь закалила его характер. Тина всё это видела, но видела и то, что он по-прежнему стесняется своих чуть оттопыренных ушей. Он даже начал отращивать волосы, как Тео, но сквозь жидковатые засаленные прядки уши стали торчать еще смешнее. Теперь Мик носил отцовскую черную шляпу и казался себе в ней неотразимым. Тина только посмеивалась и Мику никогда не завидовала – ни его характеру, ни школьным успехам.

Она завидовала Тео – отчаянно и жгуче.

Тео был симпатичным. И дело тут даже не в хайере и не во всех этих шейных платках и узких брюках, за которые любого другого в их городе давно бы побили.

Он умел улыбаться.

У него была родинка над губой.

И он не был похож на рыбу.

У Мика, впрочем, тоже был нормальный профиль, и Тина поверила бы, что приблудилась к ним жалким подкидышем – если бы во всем остальном они не казались близнецами.

Все домашние уверяли ее, что она выдумывает, но Тина отчетливо видела эту отвратительную припухлость, из-за которой рот выдавался вперед самым глупым образом, как у рыбки из аквариума.

Рыбки были папины. Она помнила времена, когда в аквариуме плавали целые косяки селедок с ноготь величиной, но потом они передохли, и папа завел парочку гуппи. Звали их Кармен и Карузо: первую – за огненно-красный хвост, которым она взмахивала страстно, как танцовщица фламенко, а вторую – за привычку разевать губастый рот, упоенно закатывая глаза. Они жили своей рыбьей жизнью, то стыдливо уединяясь в зарослях папоротника, то с любопытством изучая большой мир по ту сторону стекла. Тина, в свою очередь, изучала рыбок и придумывала про них истории. В этих историях Кармен и Карузо часто ссорились, швыряли друг в друга пригоршни песка, выбулькивали множество обидных слов, которые всплывали к поверхности воды и там беззвучно лопались. Но в конце они обязательно мирились и терлись пухлыми губами. Тина рисовала рыбок в альбоме, вырезала из бумаги и лепила из пластилина. Ей нравилось чувство материала в руке, тогда как братьев влекли совсем другие вещи.