Алиса Ханцис - Аквариум. Музыкально-пластическая драма в трех частях с прологом и эпилогом

С появлением магнитофона все бумажные игры были заброшены. Теперь они без конца что-то записывали: интервью друг с другом, самодельные радиопередачи с самодельными же заставками и всамделишными песнями с пластинок. Потом этот жанр у них эволюционировал в музыкальный коллаж: они таскали магнитофон по всему дому и за его пределы, заполняя километры пленки бытовыми шумами – спускали воду в туалете, гремели железными листами и упивались собственной гениальностью. В лексиконе братьев появились слова «сюр» и «авангард», а в записных книжках – координаты каких-то мутных личностей, владевших видеомагнитофонами и электрогитарами. Ни того, ни другого Тина не видела в глаза: до недавней поры ровня братьям, она вдруг стала для них несмышленышем, который лепит из пластилина корявых зверушек. Когда Тео сказал, что возьмет ее как-нибудь с собой на репетицию, она поймала его на слове – хоть и было ясно, что он просто хотел отвязаться.

И вот теперь она, присмирев, входила в казенный коридор, где слегка пахло краской и где, на первый взгляд, не могло быть ничего интересного. Кружки для малышни и пенсионеров – это она могла себе представить, глядя на доски с объявлениями, висевшие по стенам. Но Тео вел ее дальше, пока они не уперлись в широкую дверь, которая выглядела гораздо внушительней остальных.

За дверью оказался довольно скромных размеров зал со сценой. Свет из высоких окон падал на покрытый линолеумом пол, который был почти пуст, хотя следы на нем давали понять, что иногда тут расставляют рядами зрительские стулья. Теперь же из мебели Тина заметила только барабанную установку и пианино, да еще несколько черных ящиков, выстроенных полукругом. Один из ребят лабал на гитаре, хотя звука из нее почему-то не выходило; трое других валяли дурака. Все были одеты в черное, и у всех, как ей показалось, были подкрашены веки. Тина решила об этом не думать и вести себя непринужденно. Краем глаза она следила за музыкантами, чтобы понять, кто из них главный. К ее удовольствию, главным был явно Тео. Остальные только корчили из себя крутых: они, хоть и выглядели старше, нот наверняка не знали. Тине нравилось, как брат садится за инструмент – привычно, но с почтением, как садятся за стол хорошие мальчики, приглашенные на день рождения к однокласснице. Он заиграл, чуть рисуясь, какой-то собачий вальс, а потом начал импровизировать. На его лице появилось мечтательное выражение, и Тина благоговейно притихла: ей ужасно нравилось, когда братьев вдруг торкало, и они выдумывали что-то небывалое совершенно из ничего.

– Ладно, кончай дурью маяться, – сказал кто-то. – Работать пора.

Музыка оборвалась. Тео убрал руку, и на белой клавише остался еле заметный след – как если бы кто-то порезал палец и нечаянно мазнул им по чистой скатерти.

В первый момент, когда грохнула дверь подвала, Тина испугалась – скорее от неожиданности, чем от внезапно наступившей темноты. Вокруг сразу сделалось очень-очень тихо. Тишина была бархатной и теплой, и страх тут же отпустил. Она раскинула руки, насколько могла, и, медленно поворачиваясь, описала круг. Пальцы не нащупали ничего, кроме пустоты. Тогда она набрала побольше воздуха и крикнула: «Ау! Есть тут кто-нибудь?» Выкрик упал, как в зеленую ряску пруда – ни тени волнения. А Тина знала, что раз эха нет, значит, место обитаемое.

Глаза ее, похоже, не собирались привыкать к темноте, и она отмахнулась от надежды рассмотреть хоть что-то, как перестала всматриваться во мрак собственного будущего. С прошлым всё было гораздо понятней, и она решила пятиться по подвалу задом наперед – не все ли равно, если глаза бесполезны? Довольно быстро она обо что-то споткнулась и рухнула спиной в мягкие подушки. Это ее окончательно развеселило. Тина решила, что брат оказался прав и ей определенно нравится здесь больше, чем в обществе выпендрежных чуваков с гитарами.

Итак, что мы имеем? – деловито начала она голосом великого сыщика, мысленно вынув трубку изо рта. Здесь есть диван, вполне хороший и просторный (она ощупала его и растянулась во весь рост). Значит, напротив дивана должен быть телевизор. Она встала и, сделав три шага вперед с вытянутыми руками, торжествующе воскликнула: «Эврика!» Телевизор был тут как тут. Тина ощупала экран, затем что-то вроде тумбочки или комода, на котором он стоял. На одной из полок лежала пластмассовая коробка с книгу размером. Внутри, как в матрешке, оказался еще один, пластмассовый же, наглухо запаянный предмет с двумя выемками в боку. Дальнейший осмотр не принес ничего интересного: несколько пустых бутылок, какие-то тряпки. Тина вернулась на диван, вновь нацепила личину детектива и стала размышлять. Сомнений быть не могло: она попала в чье-то тайное убежище. Мысли побежали, толкаясь – так быстро, что она едва успевала за ними, будто перед глазами мелькали кадры ускоренной съемки (позже Мик расскажет ей, что такая съемка называется не ускоренной, а замедленной, но мы опустим эту деталь для удобства). Увы, записать идеи она не могла. Кажется, среди героев были цыгане, которые хотели увести лошадь из цирка, разбившего свой шатер на городской площади, так что светить свой тарантас им было никак нельзя. Она ясно представляла погоню, стрельбу и вой сирены, и задумка показалась ей такой удачной, что захотелось обязательно поделиться с братьями. Может, Мик когда-нибудь снимет по этому сценарию фильм, а Тео напишет музыку, и все они станут знаменитыми. Будут наперебой давать интервью во все газеты, и кто-нибудь спросит их…

– Вы хотели бы вернуться в какой-нибудь день из вашего прошлого?

– Знаете, я хотел бы иметь всю нашу жизнь записанной на пленку. Чтобы можно было просто выбрать кассету и оказаться в любом дне любого года. Вспомнить, о чем говорили за завтраком, чего сильней всего хотелось, был ли дождь, была ли боль. Только одну кассету я бы никогда не стал пересматривать. Закопал бы в землю, посадил сверху дерево и забыл навсегда. Жаль, что это невозможно.

– Как по-вашему, может ли что-то быть одновременно трагическим и прекрасным?

– Да. Поездка в один конец.

Какие бы истории ни происходили с Кармен и Карузо, она была уверена, что супруги останутся вместе навсегда. Они должны были прожить долгую и счастливую жизнь – хотя бы года три – и умереть в один день. Любой другой финал казался Тине слишком жестоким.

Родители разбились пятнадцатого апреля девяносто первого. Вместе с ними погибли еще тридцать человек, сидевшие в рейсовом автобусе, не доехав всего пяти километров до города. Пассажиры поезда, который смял на переезде автобус, будто консервную банку, остались невредимы. Водитель автобуса, совсем еще парень, тоже выжил. Тео, которому через два месяца исполнялось девятнадцать, стал опекуном брата и сестры до их совершеннолетия.