Петр Альшевский - «Постояльцы черных списков»

«Мудрый Бубен» догадывался о своей беспомощности перед лицом неумолимого рока. Он стоял спиной к заходящему солнцу и внимательно следил, не поднимется ли ветер. Полное безветрие стояло с самого утра, но едва уловимый ветер должен был подняться уже вскоре.

Знание вождя проистекало из веры в древнюю легенду, которая говорила о создании человека. О том, как бог сотворил человека из камня и, чтобы наполнить его жизнью, вернулся в свою обитель за бессмертным дыханием. Но пока бог отсутствовал, на его творение подул первый же из давно сотворенных богом ветров.

От ветра человек обрел дыхание и принялся по возможности жить. С условием, что после смерти его дыхание всегда возвращается ветру; «Мудрый Бубен» терпеливо ждал хотя бы легкого дуновения – это бы означало, что его лучший охотник перешел в другое племя, бесчисленное племя неба, где каждый найдет себе применение и где самого тупого дегенерата научат обращаться с бессмертием: за четверть часа до полуночи Ветер поднялся.

Проведя ладонями по впалым щекам, «Мудрый Бубен» почтительно отвесил поклон – перед ним лежало никем не заполненное пространство, но вождь знал, кому он кланяется.

Не дерганому отражению в горящем окне; не костям и не собакам, не разбалансированному хранителю одной из своих вырванных с мясом бородавок, и никак не легендарному кантри-певцу Ленни Скаффу.

По денверскому радио передавали объективную передачу о трудностях в нескладных жизнях угрюмых обитателей индейских резерваций, и Ленни Скафф слушал продолжительное повествование, задыхаясь и слезливо поскуливая.

Ленни с тринадцати лет пассивный гомосексуалист, вдобавок Ленни в депрессии; взбунтовавшись против бытовых удобств и слащавого окружения, он заставил своих менеджеров устроить его выступление в одной из этих, не славящих популярного бога, точек когда-то полностью принадлежащей краснокожим братьям земли под разочаровывающим Ленни Скаффа названием Америка.

Окружение выполнило его требование.

Сложило в баулы джинсы, шляпы, рубашки, все черное; Ленни Скаффу совершенно безразлично в каком штате они организовали его концерт – прижавшись к родному банджо, он мерно прорыдал всю дорогу до сцены.

Люди в резервации ничем не отличались от описанных в радиопередаче: грязные дети, плохо пахнущие женщины, патетично прохлаждающиеся в нетрезвой отключке воины; Ленни Скафф отыграл для них специально подобранную программу: в основном классика – «Wabash cannon ball», «Things to remember», «My heroes have always been cowboys». Во время исполнения «When I stop dreaming» Ленни Скафф не подумал скрывать, что он гей. Характерной походкой передвигался по подмосткам, демонстративно подмигивал задумчиво раскумарившимся старейшинам; после концерта его пригласил в свою ветхую хижину державшийся в стороне от всеобщей апатии «Могучий Бивень»: все началось с легких поцелуев, деликатных прикосновений, но затем Ленни Скафф не успел и понять, как его…

В данную минуту Ленни не понимает, как он оказался на самой границе резервации.

Валяясь на пустом животе возле пустынной дороги, Ленни Скафф не может вспомнить, на чем его сюда довезли. На машине? или… что ли… сам в беспамятстве добрался? помог ли я им, не знаю, но они меня от чего-то не избавили… от удовольствия? Факт неоспоримый – и мои песни прослушали без насилия, и… но это уже другое насилие – здесь я бы не… В целом, я съездил неповерхностно. И совесть посильным участием в их нескладной жизни почти до дыр почистил и вообще…

Почаще бы столько вечного.

3

Несу свой крест и говорю. Какой-то бред: «Тебя… люблю…»; несвободная половая жизнь, сдающие нервы, эмигрантский опыт – она приехала. Устремившись к детям, изготовила губы для поцелуя.

Марина Егорова только что вернулась из деловой поездки, и парочка вертких шумных ребят отнеслись к ее возвращению с немалым восторгом; повиснув на ее красивой шее, они в два сбивающихся голоса нетерпеливо призывали Марину пройти в отцовский кабинет.

Она им подчинилась. Дети соскочили с ее шеи и вбежали в кабинет своего отца еще раньше ее – Марина устало вошла за ними и увидела, что ее первый и пока последний муж болтается в петле.

Лицо у него безучастно, расположение глаз такое же, как и было, но с живым Николая уже вряд ли перепутаешь; его слова… слова моего Коли, гордеца, зануды, миниатюрного отморозка – придерживай меня изо всех сил, говорил он, а не то я вырвусь, пойду гулять по кладбищу, задирать колени до облаков и затягивать демоническую балладу «Возьми меня сходу».

Николай над многими, жена Николая у его ног, их дети не разделяют ее существенного недоумения. Им шесть и четыре: пока еще искренний возраст.

– Папа, – сказал сын, – уже второй день, как в болтается в петле, но мы его не пробовали снимать. Хотели, чтобы ты сама увидела его в ней. Там. Нам показалось неправильным лишать тебя такого сюрприза. – Невинно улыбнувшись, он посмотрел на маму – Ты ведь не будешь спорить, что сюрприз?

– И какой… – пробормотала она.

– Хороший? – спросил сын.

– Ну, если говорить не об отце, а о вас…

– О нас, – сказала дочь.

– … то с вашей стороны… он вполне… нормален, – закончила фразу изумленная Марина Егорова.

Дети полностью согласны с ее оценкой: нормальный это сюрприз, мамочка, не хуже, не лучше, просто нормальный; пойдем, Николай сейчас же… отдать концы! дурман-обогатитель приглушает заезженные призывы Конвейера, и я неотразим, когда не берегу себя – их повесившийся отец был немного знаком с Вадимом «Дефолтом» Гальмаковым.

Как-то раз в день поминовения усопших у Николая с «Дефолтом» не хватило денег на одну и ту же проститутку.

«При наличии средств я бы имел честь угостить вас, Вадим, лягушачьими лапками…».

«Мерзость не ем».

«Они по вкусу, как цыпленок, и вам…».

«Цыпленка ем. Мерзость нет».

Шаболовская – район для Гальмакова не чужой, но прежде здесь ходили до метро другой дорогой: ныне все идут, как раньше никто не брался; Вадим «Дефолт» вместе со всеми не ходок, он собирается идти до метро своим прежним путем: новый путь, конечно, короче, но не со всеми же мне ходить, раньше ходил, но теперь, после того, как я начал изучать итальянский и сухо присмотрелся к безбрежно озаренной вселенной, я кое-что понял. Уяснил и разжевал.

Вадим Гальмаков идет своим прежним путем; попирает ногами обрезки трубы, ни от кого не скрывает своего Я, до метро не доходит – стройка, все огорожено, перекопано, но Вадим что-то понял, и на одну дорогу со всеми его не столкнуть; «Дефолт» Гальмаков перебирается через ограждение, яростно бредет посреди незаконченного строительства; скоро ночь, и на стройке он один, Вадим «Дефолт», понятное дело, куда-то падает и лежит, одышливо думая: все домой, а я в больницу, но не со всеми же мне ходить, я отныне и вовеки не стадный, слава богу, я кое-что понял… вызову по мобильному телефону скорую помощь и в больницу. Не самому же мне переломы подсчитывать – навозный жук обычно находит свою любимую на куче навоза, а я не пролил ни капли крови за претворение в жизнь либеральных идей и мобильный у меня отчего-то не работает; от удара ли, от чьей-то верховной нелюбви? благословляя свое мистическое отдаление от масс, Вадим Гальмаков начинает задумываться о самом худшем, на улице же зима, крещенские, народ, значит, домой, а я, вероятно, не в больницу – и крика никто не услышит, и кровь, оставшуюся у меня в полном составе, никто суетливым растиранием не взбодрит; не в больницу я, вероятно – не в больницу… на погост. Все домой, и я, по большому счету, тоже. Рано или поздно, но все ко мне присоединятся, все, все, никаких поблажек и исключений; Вадим «Дефолт» Гальмаков так не думает: у него до всех остальных не просматривается и вскользь проходящего интереса.