София Шуленина - Цвет тишины

Я один.

Он выкрутился из рук воспитателей, которые пытались ему что-то говорить, а он не мог расслышать, унес поднос в самый дальний угол и сел там в сторонке. Подцепил вилкой кусок помидора и положил обратно в тарелку. Есть не хотелось.

Чуть позже к нему подошел Сати. Серый пихал в пакет слоеные булочки. Сати коснулся его плеча, и Серый вздрогнул. Сати улыбался.

– Школьный автобус скоро. Едешь?

Сати говорил погромче, он наклонился поближе к Серому. Серый покачал головой. На Сати были штаны от школьной формы, ярко-зеленая толстовка и жилетка с меховым капюшоном. Капюшон закрывал глаза. Серый остался в шортах и свитере. Школьная форма валялась где-то в недрах шкафа.

– Почему?

– На-эниа эт. 4 4 Настроения нет.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Серый кивнул.

– На-анно. Наэнна е – эшшу. Оння – эт. Ииатэка – си-аю. 5 5 Нормально. Настроение есть – езжу. Сегодня – нет. Библиотека – читаю.

– В библиотеке? Ты учишься сам?

– Си-аю. Да.

– Понятно. Круто! Ну, пока. Я в школу.

– Ака. 6 6 Пока.

Он видел, как Сати прошел через шумный зал к дверям, где его ждал Рильке. Они о чем-то заговорили, их голоса тонули в общей какофонии звуков. У Серого начинала болеть голова. Он старался услышать отдельные слова, хоть что-то, но в общем шуме звуки смазывались и терялись.

Булочки он спрятал на лестничном марше, под самым выходом на крышу. Сюда ходил Рильке, поэтому больше никто туда не совался. Теперь можно будет вылезти ночью в окно и бродить по городу, и у них будет еда.

Он спрятался в библиотеке. Самое тихое место. Никогда никого нет. Ровные ряды полок, книги в расшатанных обложках, запах ванили и сладковатой пыли. Кресло у окна, из которого было видно море. Он читал все, до чего мог дотянуться – самый маленький из группы, ему не хватало ни роста, ни веса, ни силы. Он двери-то едва мог открыть. Но здесь, среди молчаливых книг, он чувствовал себя в безопасности. Книги были такими же как он. Они тоже не говорили вслух.

Читать ему было сложно, ему больше всего нравились книжки с картинками – любые, от детских до научных, лишь бы с иллюстрациями. В библиотеке он нашел книгу по биологии, в ней автор сложным языком рассказывал про моллюсков, осьминогов и рыб. Текст Серый не понимал, ему нравились иллюстрации – словно выполненные черной и красной тушью. Иногда он листал детские книжки, ему нравились старые, в расшатанных переплетах. Но чаще всего он перечитывал снова и снова единственную книгу, которую привез с собой. «Язык жестов». Книгу, которую стащил из библиотеки в предыдущем интернате.

Да, в двух слуховых аппаратах он слышал кое-что. Да, он хотел говорить с другими, о как он этого хотел. Он старался слушать, он пытался читать по губам, он тренировался произносить слова – ночью, когда никто его не слышал. Но его все равно переспрашивали, не понимали и в конечном счете выключали из беседы. Он старался говорить со всеми так, как говорили они. Единым потоком слов, перебивая друг друга, о как бы он хотел говорить так же. Но не мог. Он протягивал к ним руку – и в конечном счете его руку отбивали ударом наотмашь, и он оставался один.

Говорить на языке жестов было легче. Книга помогала ему, настолько затрепанная и зачитанная, что название на обложке едва угадывалось. Он знал ее, казалось, наизусть. Но толку от этого было всего ничего.

Разговаривать на языке жестов ему было не с кем.

Вечерами они часами бродили по побережью с Сати и Рильке, собирали ракушки. В общей спальне ракушки прятались везде – на подоконниках, на столе вместо пепельницы, на полках среди кружек, термосов, носков и свечек. Они выкладывали их в определенной последовательности, по виду, по размеру, по цвету. В спальне пахло солью, пахло морем. Сати приносил свои в ладонях, он – в подоле свитера.

– Исо на-ол, 7 7 Еще нашел. – сказал Серый и улыбнулся.

– Ого, вот это крутяк, – сказал Рильке и указал на большую раковину. – Это стромбида.

Рильке говорил не так внятно, как Сати. Его слова были беглыми, они всегда куда-то спешили, нервничали и соскальзывали, и Серый едва успевал их разобрать.

– Оми-да 8 8 Стромбида. , – кивнул Серый.

Они стояли по щиколотку в воде, и ледяное море ползало вокруг их резиновых сапог. На ветру полы плащей хлопали по ногам. Шарф Сати размотался, один его конец плавал в море.

Серый улыбался. Тогда он еще мог улыбаться. И не боялся подходить к воде.

***

На улице мело второй день. Город стал белым. Белые дома, белые улицы, белые люди. Ветер кидал в лицо снег, видимость была почти нулевая. Тахти накрутил шарф до носа. Он так и ходил в парке Наны, но против такого ветра никакая одежда не помогала. А ветер дул здесь всегда, ледяной, соленый, со стороны моря. На ветру все остывало моментально. Поднимай воротник или нет, кутайся в шарф или нет, зима здесь строгая, грубая, вымораживает все моментально.

Тахти шел как мог быстро. Не столько потому что ему было холодно, этого он как раз почти не чувствовал. Там, выше по улице, была кофейня. Серый. И повисший между ними еще не состоявшийся разговор.

Ночью он практически не спал. Ему повезло – в комнате, когда он туда вошел, было темно. Рильке не было, и Тахти проскользнул на свою половину, спрятался под одеялом. Он притворялся спящим, когда в половине первого вернулся Рильке. Тахти завернулся в одеяло с головой, как гусеница в кокон, отвернулся к стене и старался дышать спокойно и ровно. Рильке не включил верхний свет. На цыпочках прошел к своей постели и включил ночник, отчего в комнате стало теплее. От его шебуршения, от осторожных шагов, от того, как он уронил куртку, как приглушенно выругался и как потом постоял, прислушиваясь, разбудил он Тахти или нет, от того, как тихо-тихо разделся и лег, Тахти делалось больно где-то в груди. Больно и одновременно тепло, хотя руки так и не согрелись. Тахти лежал в полумраке их комнаты и слушал уютное шуршание Рильке, его уже такое знакомое присутствие, и хотя он притворялся спящим, он был рад, что он не один в комнате.

Конечно, он не станет говорить об этом с Рильке. Не повернется и не спросит, где он был, потому что тогда Рильке увидит его лицо, его красные от слез глаза и нос, а это то, что Тахти не был готов показывать никому вообще. И тем не менее – он был рад, что в этой комнате он не один, что Рильке здесь. Знакомое присутствие живого существа, уже по-своему родное присутствие, его баюкало и успокаивало. Как утешение. Оно ничего не меняло, только облегчало переносимость боли. Тахти даже сам не осознал, что улыбался, пока слушал, как Рильке чуть слышно передвигается по их темной маленькой комнате, как он готовится ко сну, как поневоле присутствует там, куда большинству путь заказан.