Андрей Матвеенко - Следы на морском берегу. Автобиографическая повесть

Отец ходил в ЖЭК, но там его даже слушать не стали. Сказали: дом новый, прошёл проверку, мол, что вам ещё надо? Правда, пообещали придти посмотреть. Но никто, естественно, не пришёл.

Так мы и жили. А что оставалось делать? Спали под несколькими одеялами, и ещё сверху отец накидывал своё зимнее пальто или шубу.

Через месяц, в ноябре отключили электроэнергию во всех районах Петро-павловска. Началась «блокада». С Большой земли перестали приходить танкеры с мазутом – главным камчатским топливом, от которого и зависела наша «светлая жизнь» в этих суровых условиях. В начале зимы поставки были бесперебойными. Потом танкеры стали приходить к нам всё реже и реже. В итоге остался один, и его мы теперь ждали, как Бога.

Танкер «Кандалакша» вмещал в себя восемь тонн мазута, и этого запаса – мизерного для потребностей города – нам с трудом хватало всего на четыре дня. А потом опять наступала тёмная и холодная ночь.

Учебные занятия продолжались, однако нас отпускали пораньше. Но по мне так лучше было находиться в школе, чем в ледяной квартире: там хоть кормили горячим.

Придя домой, я дрожал с отцом на холодной кухне. На столе стояла керосиновая лампа, и прямо из банок мы торопливо глотали какие-нибудь рыбные или мясные консервы. Подогреть еду было не на чем и приходилось всё есть холодным. Правда. у нас, как и у всех камчатских жителей того злополучного времени, была своя маленькая газовая плитка с баллончиками. Но после того, как по городу пронёсся слух, что баллоны часто взрываются, лишая людей то пальцев, то глаз, отец запретил мне пользоваться плиткой. Однако тайком от него я всё равно кипятил на ней воду для чая.

Длительными тоскливыми вечерами неуютно было сидеть в промёрзшей насквозь, ледяной и сырой квартире, и я выходил на улицу покучковаться с дворовыми ребятами. Озябшие и продрогшие с головы до ног, мы, словно взъерошенные воробушки, разлетались по улочкам родного города. Бродили до самой полуночи, стараясь хоть как-то согреться от быстрой ходьбы. Приходя домой, я сразу же нырял под груду одеял, пальто и шуб, тем самым спасая себя для завтрашнего, такого же хмурого и холодного дня.

Отец, как пожилой человек, страдал гораздо сильнее меня. Я видел, как тяжело он переносит этот проклятый холод. Он сильно мёрз, но виду никогда не показывал: всё храбрился и шутил. Но я-то прекрасно видел: с каким трудом он передвигается, как долго не может заснуть и беспокойно спит по ночам.

Как мы пережили эту зиму – я и сам сейчас, по происшествию стольких лет, не могу понять. Поговаривали, что от переохлаждения организма за зимний период умерло много одиноких пожилых людей и маленьких детей. И это было правдой.

С приходом весны, с наступлением первых теплых деньков все жители города – от мала до велика – наконец-то с облегчением вздохнули. Закончилось страшное время.

На почве последних событий и переживаний в моей душе, еще неокрепшей и мечущейся в поисках прочной гавани, посеялись семена не просто озлобленности. В ней, ищущей правду и стремящейся к добру, прочно укоренились злость и непонимание происходящего вокруг. Я начал остро ощущать социальную несправедливость. Вопросы одни за другим возникали в моей голове, кучей роились в мозгу, не находя выхода – правильных ответов.

Отец ничего вразумительного мне не мог объяснить. Только неустанно повторял: надо хорошо учиться, быть человеком и упорно идти к своей цели. Тогда всё будет: и хорошая профессия, и уважение, и деньги.

В будущем отец всегда хотел видеть меня в роли «великого и знаменитого человека». Допустим, если я получал «пятерку» по географии, то, по его словам, мне была уготована прямая дорога на геофак, где из меня непременно получился бы второй Магеллан или Марко Поло. Если же на родительском собрании ему говорили, что на уроке рисования у меня горшок получился лучше всех – неоспоримо, по его мнению, меня ждала слава Рафаэля или Микеланджело.

Будучи сам разносторонне образованным человеком, отец привил мне любовь к книгам, заложил основы истории, географии, астрономии. Он пытался заинтересовать меня математикой, физикой, техническими науками, но из этого ничего не получилось: мой мозг не воспринимал точные и прикладные науки. Отец старался также развить во мне чувство прекрасного: научить видеть красоту природы, ценить поэзию и погружаться в мир музыки. Ради этого он готов был даже платить деньги, хотя во многом другом – одежде, еде – частенько отказывал.

Так произошло и на сей раз.

Как-то раз утром отец, придя с работы (после пенсии он подрабатывал сторожем в детской поликлинике), восторженный и довольный, закричал прямо с порога:

– Андрий! (Отец называл меня так, когда был в хорошем настроении). Я сорвал с объявления телефон о приёме в музыкальную студию. – С этими словами он, вытащив из кармана смятый клочок бумажки, прочитал вслух:

– Производится приём в музыкальную школу-студию игры на фортепиано. Запись всех желающих. Звонить по выходным с 9 до 18 часов. Спросить Ларису Ивановну.

– По-моему, ты сорвал всё объявление, а не только телефон, – уточнил я и не без ехидства в голосе добавил: – Мне кажется, что тебе уже всё-таки поздновато будет заниматься игрой на фортепиано. – Отец весело рассмеялся. Шутка-розыгрыш ему явно пришлась по душе.

– Дурень, – проговорил он, всё ещё давясь от смеха, однако стараясь придать голосу подобие серьёзности. – Заниматься музыкой будешь ты! – торжественно сообщил отец. – И поверь мне: из тебя получится второй Бетховен.

– Знаешь, мне больше нравится Вагнер, – напыщенно возразил я. – Можно мне быть вторым Вагнером?

Отец звонко захохотал и, похлопав по плечу, прокричал радостно:

– Будь кем хочешь! Только сделай так, чтобы мне за тебя не пришлось краснеть.

В субботу вечером мы торчали перед обитой дерматином дверью, и отец давал мне последние, очень важные, по его мнению, напутствия.

– Если будет спрашивать, какой у тебя слух – говори: отличный. Если попросит что-нибудь спеть – не стесняйся: запевай «Севастопольский вальс». И самое главное – не бойся: у тебя всё получится. – А я и не боялся, хотя слова песни «Севастопольский вальс» начисто вылетели из моей головы.

Наконец отец позвонил в дверь. Там будто только и ждали звонка. Дверь тут же широко распахнулась, и на пороге появилась высокая стройная худощавая женщина с большими серыми глазами и густыми каштановыми волосами, стянутыми сзади в тугой хвост.

– А-аааа, ы-ыыыыы, – отец забормотал что-то невразумительное.

– Да, вы не ошиблись, – мягким бархатистым голосом пропела женщина. – Здесь рождаются таланты.