Петр Альшевский - «Точка зрения Корнилова»

Следуя зарождающемуся в нем пафосу, Бандерлог поспешил соответствующе приосаниться:

– Во-первых, это твой гражданский долг, а во вторых…

– У меня все долги записаны. И такого среди них точно нет.

– … а во-вторых мне доподлинно известно, что у тебя масса свободного времени.

В хранилище могущественных познаний уже и штукатурка осыпалась, и кровля под птичьими тур-вальсами провисает, но сторож Цецелий – с беспечными витражами «Пилата за работой» в глазах – все не уходит: накапливает душеспасительный стаж. Лукаво так. Закинув ногу на ногу.

– Все-то тебе, Бандерлог, известно… В Вышнем Комитете по связам с общественностью, случайно, не подрабатываешь? – Отключенная по случаю солнечного дня люстра небрежно екнула. – Хотя здесь ты, в принципе, прав… Но почему ты решил, что я буду транжирить свое свободное время непременно на этом концерте?

– А почему бы и нет?

Корнилов с оттяжкой хлопнул ладонью об ладонь. Потом еще. И еще.

– Хорошо сказал, Бандерлог. А если и не хорошо, то какой с тебя спрос. С тебя, как терпящего свой злосчастный удел… Допустим, я соглашусь. На что я могу в этом случае рассчитывать?

Бандерлог насторожился – ему не хотелось терять в своих глазах то, что он давно потерял в чужих.

– А чего тебе нужно? – нервно спросил он.

– Какой-нибудь презент. Войлочные валенки, CD Би-Би-Кинга, порнографическую матрешку.

Заложив на лице взывающую о сопереживающем разминировании мину, Бандерлог ущербно понурился:

– Никакие презенты бюджетом не предусмотрены… Но если хочешь, я куплю тебя пару пива.

Сказал и восхищается: самому себе и как та исполнительная ткачиха, которой недалекий божок Д-132Р поручил соткать облака и из всех материалов предоставил лишь отборный брезент. «Не подгоняйте, не торопите, от напряжения у меня рассыпается тело; я вся выплескиваюсь в работу; меня восхищает моя непринужденность» – она, конечно, соткала. И когда ее народ изнывал от обрушившейся на него по причине не дохождения осадков убийственной засухи, очень этому удивлялась.

– Насчет пива я тебе, Бандерлог, не верю – сквалыга ты та еще. – Выглянув в частично занавешанное окно, Корнилов от увиденного не побледнел. – Но прийти, пожалуй, приду. Знаешь почему?

– Почему?

– Потому.

– Спасибо, что объяснил… – Теряя в самомнении, Бандерлог приобретал в том, за чем он сюда, собственно говоря, и приходил. – Концерт в семь. Но ты приходи где-то к шести тридцати. Я там часов с шести уже буду.

В вымаливании у себя позволения задать следующий вопрос, Корнилов совершенно не нуждался, но не порадовать уходящего – Бандерлог уже уходит и уходит сейчас же: второго ему не дано – проявлением интереса в его ничтожных познаниях, свидетельствовало бы о нехарактерном для Корнилова пренебрежении к день за днем укрепляющему свои позиции обыкновенному человеку.

– Что за группа? – спросил Корнилов. – Кто выступает?

– Да раздолбаи какие-то. Но по имеющимся у меня сведениям, не слишком шумные.

– Кто только, Бандерлог, в тебе не пропадает – и покоряющий свой разум музыковед, и…

– Мне пора. Дай сигарету.

– Ломтик ананаса не желаете?

Но понимая, что без сигареты уход Бандерлога все-таки сумеет отсрочиться, Корнилов нехотя протянул ему пачку «Бонда». «Сегодня какой день? Четверг. А мне казалось пятница. Или понедельник» – взяв сигарету, Бандерлог наконец-то исчез за порогом: «у меня, Корнилов настроение, такое настроение: где-нибудь посидеть, помолчать, поблестеть мордой» – Корнилов возвратился к кровати и включил радио. По его волнам шла некая отечественную песня: о чистой и, как полагается, неразделенной любви. Корнилов ее не слушал – не выключал, но и не слушал. Он думал. Есть ли правда в зеленом чае? Рано ли на мне ставить крест? Я думаю мысль или просто? – в отношении всех этих песен он думал: «Чистая, неразделенная – чего только людям не хватает?…».

Дорогу угнетателям моей гордыни. Осень найдет меня. Сегодня неблагоприятный день для планеты Сатурн. Что с того? Она считается недоброй планетой. Мертвецы готовы вырваться и пожрать – в упомянутом Бандерлогом доме культуры Корнилов бывало бывал: в годы своей всесторонней невинности он туда где-то даже частил и целью посещений – они состоялись дважды и казались его нынешним ощущениям реальности одинаково лишними – как правило, являлись многочисленные кружки, располагавшиеся на втором и последнем этаже этого двухэтажного здания. Несмотря на все его рвение приобрести в неистовстве кружков хотя бы примерные координаты вечного, лучом Света его там не обогрело, и Корнилова это абсолютно не задевало – повальное перемножение минуса на минус что-нибудь, да сплюсует.

– Бросайте в меня копье, еще раз бросайте – по силе нормально, добавьте траектории и оно воткнется мне прямо в грудь…

– Ты это к чему?

– Поражаюсь я вам, барин, как мормон первой дозе поражаюсь. Чего вы тут забыли?

– Ничего не забыл – все как есть, помню.

– А приходить-то зачем? Дома разве хуже помнится?

– Не хуже – даже лучше, чем не хуже. А почему все-таки пришел… Так, развеяться.

– Ну, понятно. Развеивайтесь сами, а потом ваш прах развеют над страной нечистот, над полями фильтрации.

– Не сегодня.

– Хорошее предчувствие?

– Приблизительно.

Для начала Корнилов индифферентно поздоровался с вахтершей – у него не было никакого желания когда-нибудь предстать перед ней с членом наголо.

– Добрый вечер, – сказал Корнилов. – Сейчас уже вечер?

– Да уж не утро…

– Концерт еще не начался?

Навеки, и не без страданий покинув возраст сексуальной заинтригованности, она уже могла не скрывать своего раздражения от улыбающихся пилигримов нещадно кинувшего ее мира.

– Ты, парень, – проворчала она, – вокруг да около не гуляй и на халяву не рассчитывай. Билеты в кассе.

Выразив кивком и рукой на сердце благодарность за информацию, Корнилов неспешно поднялся на второй этаж. Он подчинялся еще не выплеснутым воспоминаниям: вот за этой разрисованной роботами дверью была изостудия, а вот за этой… что же было за этой…

– Не знаю… – бездейственно пробормотал Корнилов у этой двери, – не знаю того, не помню ли я об этом или не знаю…