Петр Альшевский - «Точка зрения Корнилова»

Из-за таинственной двери высунулась симпатичная женская голова.

– Вы кого-нибудь ищете? – спросила она.

Чувствуя, что ему не мешало бы ответить, Корнилов эпически подчинился изучавшему его чувству – его чувству, пока не ее.

– А здесь, – сказал Корнилов, – кто-нибудь есть?

– Честно говоря, не очень, – улыбнулась она. – А вы не хотите поиграть на трубе?

Если она собиралась подловить Корнилова на резкой смене темы, ей это не удалось.

– Играть на трубе я не умею, – сказал Корнилов, – но бессвязно подудеть меня иногда завораживает. – Внезапно он чуть-чуть засомневался. – А почему на трубе, а не… на ложках, к примеру?

– Труба вас чем-то не устраивает?

Как же безотказно ее непонимание – вероятно, она никогда не помышляла убегать по распаханной сельве от так и не вставших с кроватей преследователей. Но и на благодарно Никакую, вроде бы, не похожа.

– Милая девушка, – сухо сказал Корнилов, – если бы я отказывался от всего того, что меня не устраивает, я бы уже давно висел в каком-нибудь тихом палисаднике.

Задумчиво опустив голову, она полагала, что поняла основания его крутого разворота у ощерившегося бездонностью омута.

– Крепкая у вас позиция… – протяжно протянула она. – Дудеть-то не передумали?

– После всего мною сказанного это было бы неэтично.

– Неэтично по отношению к чему?

– По отношению ко всему сказанному. – Корнилову уже надоело вести разговоры снаружи. – И где же мне надлежит перед вами блеснуть?

– Передо мной и блесните.

Расценивая ее жест – приглашающий вовнутрь поворот головы – как безжалостно завлекающий, Корнилов, будучи уже в комнате, удосужился добиться у нее небольшого уточнения.

– А вы, – спросил он, – всем предлагаете?

– Договаривайте, пожалуйста.

Прокашлявшись, Корнилов договорил:

– На трубе поиграть.

– Нет, не всем.

– Спасибо за комплимент.

– Пожалуйста.

Затянувшая Корнилова обстановка подгоняла его настроение попутными ветрами очарования, и если здесь и намечалась определенная подстава, все это смотрелось искусительно свежим – доверительно раздувая щеки, Корнилов никак не мог припомнить когда же он дудел в трубу с таким воодушевлением. Не мог, потому что дудел в нее впервые: «Давлю, выкладываюсь, miserere mei, Deus; соленый хлеб, изматывающий» – девушка даже попробовала ему подпевать, и хотя их дуэт мало дотягивал до консерваторских канонов, полное отсутствие зрителей предоставляло им небывалую степень свободы – горе, о, нам горе, какое еще горе, если только горе смыслу; Корнилов помнит, как жившая с ним в старших классах Елена «Помадка» Кузнецова говорила ему: «Ты думаешь только о себе – что же, я тебя понимаю, но нельзя же думать исключительно о себе: никак нельзя» – делая погромче блистательно трубившего в его квартире по ночам Майлза Дэвиса, Корнилов улыбался Елене одними руками: «Можно. Когда обо мне будет кому подумать, я буду думать и о других. Но пока обо мне думать некому. Приходится самому»

Закончив свою абсолютно неповторимую импровизацию, Корнилов брутально улыбнулся и, отразившись на корпусе инструмента белизной коренных зубов, неожиданно вспомнил, зачем же он здесь оказался – не в этой комнате, а в этом здании.

– Сколько времени? – спросил он.

– Без пяти семь, – ответила она. – Вы куда-то торопитесь?

– Да не то чтобы… У вас тут концерты часто проводятся?

Закапав в глаза толику надменного превосходства – словно бы вблизи нее не Корнилов, а измученный кознями женской уступчивости царь Итаки, защищавшийся от магнитящих его прелестей привязыванием себя к мачте и заливанием воском ничего больше не желающих слышать ушей – девушка не удержалась от поверхностной колкости:

– Хотите поучаствовать?

Примерно такого выпада Корнилов и ожидал. Она женщина, он мужчина – ей хочется и жить, и жить с кем-нибудь, а для него и то, и другое уже не во всем приоритетно.

– Поучаствовать в концерте? – негромко уточнил Корнилов. – Выйти к людям и выступить тем заикающимся боксером, который убежденно сказал, что предыдущие четырнадцать поражений были чистейшей случайностью? Вариант… Вы думаете у меня получится?

– Я, к сожалению, думаю совсем не часто.

– К сожалению для кого?

– Вполне возможно, что и для вас.

– Вы меня недооцениваете.

Теряясь от недостатка козырей, девушка полезла в рукав.

– Серьезно? – спросила она.

– Нет.

Тут ей уже пришлось покориться, но, делая акцент на обыденность, она стремительно обретала свою прежнюю миловидность:

– А зачем вы спросили про концерты?

– Хотел уточнить одну деталь. Как там у них с уровнем беспорядков? – Во избежание смертного греха Корнилов отложил трубу подальше. – Сразу оговорюсь, что участвовать в них я не претендую.

– По-моему… Я особо не интересовалась, но если бы на них произошли какие-нибудь эксцессы, я бы знала.

«Поедем, деточка, на природу. Ты и я, куколка и Корнилов: поедим земляники, покормим пчел, уединимся в свинарнике – Корнилов достал из внутренних карманов разума остатки незадохнувшейся там линейной логики и принялся туманно анализировать: итак, на концертах все спокойно, и это без малейшего его участия, и вполне может быть, что именно его участие, оно же присутствие, все и испортит – следовательно, из соображений общественной выгоды, ему там просто необходимо не появляться.

Повторно проверив на прочность незамысловатую логическую цепь,

Корнилов удовлетворенно успокоился:

– Вы скоро заканчиваете?

– В принципе, я уже закончила. Предлагаете что-нибудь начать?

– Уже.

Когда они спустились вниз, их там никто не встретил. Они встретили целую прорву одетой преимущественно в черное молодежи, а их никто: бесчувственные палки скачут на плохо настроенных барабанах; потрясающе… я живу… потрясающе живешь? Ты? Я сказал: «Потрясающе. Я живу»; где моя жизнь, где не моя, русские нередко умирают со стаканом в руке; ребенок с дрожью говорит: «Слава Богу», ему одобрительно отвечают: «Да что я – тебе слава». И ребенок дышит. Не тяжело. Он дышит глубоко – глубоко, глубоко: готовясь к чему-то тяжелому.

«Ломать протянутую руку

Мне ни пристало даже вам», —

Он говорил неспешно другу

Выйдя во владения угнетающей своей людностью улицы, Корнилов обнаружил там дождь – практически одновременно дождь обнаружил его, но Корнилов был не один: с ним не двигалась с места его новая спутница, а с ней, успевшей навести порядок в оценке своих способностей рулить, покорно соседствовал ее широкий зонт.