Петр Альшевский - «Точка зрения Корнилова»

У меня с моей женой, – говорил Олег, – были и праздники: для нее будни, но для меня-то праздники. Грех жаловаться! У нее просматривался ко мне интерес, и я его пообщрял! Но затем многое пошло на слом – не во мне и, вероятно, не в ней, но она стала все лучше и лучше разучивать до крайности неприемлемый для меня мотив. У меня из-за нее и рог вырос.

Изменяла? – прозорливо спросил Корнилов.

Бывало… Но сейчас, как ты видишь, рога у меня нет – его мне поклонники моей жены обратно в голову бейсбольными битами забили, чтобы я не очень расстраивался. Сердобольные ребята попались.

За стеной ее кто-то бурил – ее саму и скорее всего, прорываясь в будущее. Еще не хватало, чтобы из пролома высунулась присыпанная каменной крошкой физиономия и, не забыв отряхнуться, конспиративно сказала: «Здравствуй, жучила – слыхал обо мне?». Корнилов бы устало вздохнул, с сочувствием покачал головой: «Скучно живешь, Монте-Кристо – как был ты по разуму простым моряком, так и помрешь им. А не угомонишься, то и до юнги понизят». Но юнги же не читатели Юнга; до метаморфоз и символов либидо им и дела быть не должно – познакомятся с портовой шлюхой, развеют стеснение доброй половиной кварты кубинского рома, и вот уже ее опытное тело обучает их несложным премудростям. Вдалеке от убогой мерзости книжников.

Изогнувшись в пополамном наклоне, Корнилов заглянул под тахту – вполне вероятно, что именно здесь его предшественник держал свои доспехи. Слегка не рыцарские. Странное место эта наша земля – чего на ней только нет. И любви нет, и радости от ее отсутствия нет, и много чего еще нет и не предвидится. Но вот еда иногда попадается. Доставаясь тому, кто удостоился не быть ею. А кому не повезло, тому достаточно и спасибо – мишка-шатун, медведь-импотент; Троцкий назвал бы его «мещанской сволочью»; усыпанный гноящимися веснушками послушник с таким остервенением брякался на молитву, что дьякону Григорию приходилось его осаживать: «Ты бы колени-то пожалел».

«Колени?!»

«Ну».

«Пожалел?!»

«Ну».

«Да я же, дяденька, в наколенниках!»

Разогрел воду до кипятка, Корнилов залил ею лапшу «Доширак» – наверное, ее очень любил президент Франции. Разумеется, до того, как стал президентом. Поэтому она и называется «До-Ширак». А после своего избрания он начал любить спинку зайца «а-ля руаяль», лангустины с луком-пореем, террин из лосося со шпинатом – ну, любит и любит. Лишь бы пособие марокканским джанкам не задерживал – просидев без слезинки мрачнейшую драму, как-то глупо рыдать над ее пародией. Да и порадовать себя лапшой не каждому достижимо. Где-нибудь в племенах она бы оживленно пошла изысканным гарниром под человечину. В племенах, вообще, не очень – младенец открывает глаза, впервые смотрит на наш мир и вдруг видит огромное черное лицо с кольцом в носу. И два движущихся к нему пальца «Утю-тю…». А вокруг змеи и лихорадка. Но этот вертеп недолго вынашивать ему в голове; за уродливость родившегося из нее плода с него даже не спросишь – отдыхая от травли водяных козлов, он, конечно же, может и помечтать, но его мечты поимкой водяного козла и ограничатся. Ну, если только кабана-бородавочника зацепят.

Определив для себя опоры дальнейшего времяпрепровождения: никаких женщин – это раз, никакого алкоголя – это еще раз, Корнилов пока еще не знал, что же протянуть между ними: держась в стороне от повторов, он решил попробовать что-нибудь неизведанное. Подойдя к облагороженной светлыми обоями стене, составлявшей прямой угол с подвергаемой бурению, Корнилов повел бесконтактно агрессивный бой с тенью. Наскакивал, не паниковал, интенсивно работал на отходах; слышит, сердце обвинительно зудит: «Охренел, да? Или думаешь, я от воодушевления так стучу? Идиот…». Корнилову тоже захотелось крикнуть ему какую-нибудь гадость, что-то вроде «Само дура!», но переругиваться еще и с сердцем представлялось чрезмерно обременительным. И без него есть с кем. Ну, кто бы сомневался.

– Жизни у вас, барин, невпроворот, но вы в ней словно бы и не нуждаетесь. Не досадно?

– Ты по поводу невпроворот?

– Только не говорите, что гуляя по кладбищу, вы завидуете усопшим. Это было бы несоразмерно вашему имиджу.

– Моему имиджу в глазах кого?

– В глазах себя. Зависть одно из немногих, чем вы обделены неоднозначной по вашу голову природой. Застигнув вас при попытке завидовать…

– Да не завидую я никому, довольно чушь-то молоть.

– Никому?

– Ни на небе, ни на земле.

– Что же, допускаю… А себе?

– Себе еще меньше.

– Еще меньше, чем нет?

– Какому нет?

– Поясняю. На вопрос «Завидуете ли вы им?» вы ответили: «Нет», а на вопрос «Завидуете ли себе?», сказали: «Еще меньше, чем им», чей смысловой близнец «Еще меньше, чем нет» вас не…

– Сгинь!

Созерцательно раскрепощаясь – несохранившейся фреской Полигнота под ковшом экскаватора Геометра фантазий, заметающего своими следами все остальные – Корнилов открыл ящик комода: в нем валялась расческа без зубьев, несколько пожелтевших от невнимания листов, обкусанный карандаш, и Корнилов подумал, не приступить ли ему к написанию некоего сюрреалистического манифеста. Спать же еще рано. Да теперь уже и не с кем – Корнилов абсолютно не умел рисовать, и поэтому истощающе экзистенциальный вопрос «Что рисовать?» не замаячил перед ним даже в дымке: светотени давно задуманного шедевра «Кого не ждали больше всех» ни за что бы не открылись ему только за счет его желания. Вот тебе час на раздумья, вот тебе еще день на жизнь, юные девы орут в темноте: их не насилуют. Сталкивают с ледяной горки. Что я делаю изо всех сил? Сморкаюсь. Моя дорога вьется по змеиным норам, пьяная милиция крутит трезвого обывателя, птица Гамаюн выклевывает для гнезда чью-то бороду – попробовав изобразить прямую линию, Корнилов отодвинул листок на приличное расстояние и, оценивая достоинства не слишком-то удавшегося произведения, если и поддавался поглаживанию эйфорией, то не везде. Линия была явно кривовата. Вернее, крива до отвращения – по-видимому, для новообращенного в таинства живописи прямые линии не самое походящее направление. Будем рисовать коня. Голова, грива, тушка. Грива ничего получилась. Получше головы. Но на французский поцелуй с бессмертием все равно не тянет – такую картину надо вывешивать лицом вовнутрь. А что, оригинальный демонтаж традиций, день проходит не впустую – еще бы пивка. Зачастую приемлемого, чтобы спустить алкоголизм на тормозах. Но никаких послаблений. Хочешь пить – выпей воды, хочешь женщину – следи за тенью. Хочешь и то, и то вкупе – поразмышляй о междоусобицах в правящей династии Времени. И о неотступно приближающемся Time to say goodbuy – время же единственная жидкость в жилах Дьявола, оно свое дело знает: сейчас кто-нибудь бежит, разбивает шиповки, темпераментно перепрыгивает через барьеры потревоженным гоном сайгаком, не помышляет ни о чем плохом или херовом – на горизонте уже заметен финиш; за ним блестящая медаль, выстраданная слава и упругие бедра обходящихся без предварительных ласк малышек… батончиков… и тут, откуда-то из-за угла, голос: «Ты не очень-то нагнетай. Это шутка была. Нет там всего этого. Сейчас нет – имелось, но двадцать три года назад, для богоизбранного эфиопа…». Бегун выскакивает из себя, орет, скандалит: «Как это нет?! А какого я так напрягался?». Повернувшись к нему задом, время хладнокровно прыскает: «Ты все же преждевременно не отчаивайся, там другое есть. Впрочем, отчаивайся – другое-то для других». Однако же, врет: там и для других не зарезервировано шезлонга с видом на кущи. Главное ли участие? Воистину не уверен – подготовиться и интриговать до победы будет к себе по-милосерднее. Правда, даже самая идеальная подготовка ничего не гарантирует. Если только избавит от самобичевания – мол, сделал все, что мог и не моя вина, что не смог. Сожаления не принимаются – ни от тебя… ни от кого… Корнилову уже опостылело его продолжительное отлучение от кровати и он неуемно прилег, попав под трамвай недодуманных мыслей и эклектичных пейзажей увиденного – нельзя же сразу обниматься лечь!… то ли женщина, то ли хрю… человек маленького духовного роста… украшай себя изнутри… «Сигарету? – Я ничего твоего в рот не возьму!»… чтобы не раздражало памятью о хорошем… млею на твоем пузике… «А бар в номере есть? – И бар есть, и бармен при баре есть…»… я отталкиваю твои руки, но не отталкиваю ожидание тебя… эпатировать-импотировать… мне больше нравиться представлять, чем добиваться… что лежит под рукой, мы ногой не оттолкнем… непохмеленное сердце… греби, Ной, уходим!…