Елена Поддубская - Дуры

– Почему – тоже? – заерепенилась Власова

Глинкина постучала Марине по лбу:

– Да потому что, – Глинкина три раза ткнула указательным пальцем себе в лоб: – Малина Вареньевна, Дина Леонидовна, думайте черепушками. Чтобы Стас ударил Тамару? Да никогда! Оль, захвати из холодильника «Фраголино», – крикнула Жанна школьной подруге вдогонку и стала выкладывать на стол пакет с огромными манго и другие бутылки. Она только вчера вернулась с Бали. Дина взяла первую, прочла название, заворчала. С маленьким фонтаном на макушке и каштаново-кремовыми прядями Власова напоминала капризную тибетскую собачку ши-тсу.

– Жанка, лучше бы ты принесла «Просекко». У него перляж лучше, – она дунула в звенящий от чистоты стакан, пугая сидящих на стенках микробов своими бациллами.

– Научила я тебя, Динка, на свою голову! Пей, богема, и не вякай! Будут тебе и перляж, и перд. ж, – проворчала Жанна, подыскивая в шкафу подходящий нож. Огромные манго, каких не бывает в столичных магазинах, густо пахли даже через кожуру. Приняв у Ольги запотевшую бутылку, она указала глазами на полотенце: – Дин, подай, а то руки скользят. Оль, нарежь витамины! Девочки, вкус – я таких ещё не ела.

– Тётя Дина, а где вы задействованы в этом сезоне? – вежливо спросила Ольга, принимаясь за нарезку.

Власова заломила руки:

– Олька, безбожница! Я и без твоих «тёть» играю в новой постановке старую медсестру.

– Про что спектакль? – мимоходом поинтересовалась Марина, вытягивая шею на манго. Единственным видом искусства для Стасовой была художественная лепка, выполненная её руками на чужих лицах.

– Про войну спектакль. Так решил Юрий Мефодьевич, – имя и отчество директора театра Соломина, Дина выговорила с подобострастием.

– Ну, если Мефодьевич, то терпи! – подмигнула Марина и первой подставила свой бокал под открытую бутылку: – Мне – все сливки!

– Как будто когда-то было иначе? Держи, Вареньевна! – согласилась Жанна.

Через час весёлые подруги пели песни. Тамаре приказали прекратить существовать ради мужа и начинать жить для себя. Ещё немного погодя решили зарегистрировать бывшую модель на программу «Модный приговор». Почему бы и нет? Стезя – её. Контекст – подходящий. Главное, правильно составить заявку. Ольга тут же села за ком плести жалостливую кипу инков. Что-то про несчастную судьбу брошенки. Жанна ходила по комнате, как учёный марабу и диктовала: «Мать моя – отчаявшаяся женщина, и ей срочно требуется помощь. Иначе…».

– Правильно, – соглашалась Марина. – Пусть они читают, и думают, что могут спасти чистую душу. А если не спасут, то гореть им в аду!

Фраза так понравилась Жанне, что она тут же включила диктофон. На память в таком состоянии Глинкина не надеялась. Ольга, забросив компьютер, сказала в микрофон нужное. Дина, перехватив инициативу, сказала это же нужное нужной интонацией. Марина по ходу записи подкорректировала свой же текст, вставив, что бессердечных редакторов замучит аллергия на коллаген, ботокс, силикон, а заодно и латекс. Тамара, глядя на выходки подруг, радовалась, что они взялись за её жизнь. В любом случае, кому-то уже давно пора было это сделать.

Подмосковная деревушка Семёновское приказала долго жить ещё в 1952 году. Именно тогда Мосгорсовет решил выкупить землю у жителей, а дома их, многие вовсе даже не ветхие, пустить под снос. Столица расширялась на запад от Лужников и Гагаринской площади, и Ленинский проспект, априори, не мог вести в деревню. Родительский дом, деревянный, добротный, с широкой печью и резными наличниками, стоял в конце теперешней улицы Вавилова. Вместо него Луковы получили двухкомнатную квартиру в соседних Новых Черёмушках ещё в шестидесятых. Тогда как избы, что были у графского имения Воронцово просуществовали до начала следующего десятилетия. В ожидании сноса заборы дворов стояли выщербленными, крыши зияли провалами, туалеты воняли невыбранными отходами, огороды и сады пришли в запущение. Дыхание стройки и динамика города наступали на старину в прямом и переносном смыслах, вытесняя из памяти новосёлов микрорайона безысходность и понурость деревни. И эта ассимиляция с жизнью новой, благоустроенной и весёлой, кипящей в многоэтажках многолюдьем, разнокультурьем и их разнохарактерностью привела к тому, что уже вскоре лишь старики помнили, что когда-то на месте Черемушкинского рынка стояла церковь, а часть трассы Ленинского проспекта проложена через кладбище.

Весной 1972 года жара держалась с начала мая. Это никак не облегчало подготовку восьмиклассницы Тамары Луковой к годовым экзаменам в обычной школе и музыкальной. Работать над гаммами и этюдами Скрябина и Балакирева приходилось подолгу. Мать звонила с работы каждый час. Тамара нервничала, грызла ногти, сушки, сухари, даже макароны. В один из особо знойных дней, кажется, это было двадцать второе мая, Луковой позвонила подруга – ещё та шаболда, известная на всю школу, как куряка и матершинница. Воспитанием детей её предки занимались исключительно во время путешествий по дну бутылки. Драные зады, по делу и без, казались методами самыми доходчивыми, отчего девчонка, единственная в армии пацанов и братьев, часто убегала из дома. Родительских прав её предков не лишали, оставляя, чем заняться профсоюзам и всяким там партийным органам местного значения. К тому же папа подруги был ударником соцтруда и рационализатором производства, а жена его матерью-героиней.

Услышав, что Тамара на привязи, подруга тут же посоветовала снять трубку и спокойно идти гулять. Советским операторам городской телефонной связи было одинаково фиолетово, кто и как пользуется изобретением Александра Белла. Сам англичанин к тому времени уже, спасибо, умер. Иначе сердечного приступа ему было бы не избежать. Пятьдесят копеек в месяц за радиоточку и немногим более рубля за каждую из хозяйственных услуг позволяли людям страны победительницы во Второй мировой войне слушать радио сутками, лить воду рекой, сдёргивать бачок по воле души и варить варенье из айвы, суп «питы» или разгадывать кроссворды, положив трубку рядом с аппаратом. Коллективизм в СССР являлся основой всего. Подумав немного, Тамара натянула белые гольфы, нарядилась в лучшее платье и вплела в косы красивые банты. Было решено отправиться на Воронцовский пруд поглядеть на лягушек и пиявок. А там уж – как повезёт.

Плот, брошенный кем-то из жителей придушенной деревни, уже отошёл от землистых неоформленных берегов, когда из пролеска вышла банда Стаса Костякова. Смеясь над тем, как неумело девчонки орудуют палками, хулиганы, с гиканьем и непотребными шутками, стали бросать в них камнями. Когда плот оказался где-то на середине пруда, Тамара оступилась и упала в воду. Пруд был уже не таким большим, как при графьях, но его подземные воды за пять веков подмыли грунт и крутили воронки то тут, то там. Да и шок от холодной воды сковал девушке горло.