Елена Поддубская - Дуры

– Ты, – ткнул Зейналов на Тамару, забывшую обо всём, – ползи сюда!

– Я? – удивилась школьница, глотая откушенный кусок яблока, не прожевав.

– Ты, ты. Встань! Покрутись! Да, не Збарска, это точно, – вздохнул он, но тут же осёк себя: – Но это и к лучшему. Нашей конторе Регины не нужны. Наклонись! Что у тебя с гибкостью? Ходить хочешь?

– Я?

– Последняя буква в алфавите! Марш за кулисы переодеваться! – указал модельер на штору и крикнул помощнице, той самой, что была дочерью врача: – Волосы ей заколи, чтобы не торчали, как пакля. И румян побольше наложи. Брючный костюм надень. С батником. Да, с батником, говорю, и навыпуск. Навыпуск, ты не ослышалась. При таких ногах даже ночная рубашка будет подвенечным платьем. Иди по дорожке прямо! – махнул худрук через несколько минут Томе, переодетой, напудренной, но всё с той же копной волос. Их не удалось просто так убрать даже под резинку – волосы были упругими и к тому же дико вились мелкими колечками.

– Шляпу на неё надень, – приказал Зейналов, но, посмотрев, покрутил головой: – Не надо шляпы. Как пугало получается. У тебя цыгане в роду были? – спросил он, глядя пристально. Тамара набычилась. Дед по отцу действительно был кочевой гитан. От него и отец вышел смуглым, и внучке достались махровые ресницы, мохнатые брови и волосы чёрные и как пружина.

– Не знаю, – предпочла она соврать, краснея и наливаясь слезами. Расспрос напомнил ей допрос из фильма про немецкие концентрационные лагеря, где цыган и евреев убивали первыми. Но худрук ответил вполне доброжелательно:

– Плохо, что не знаешь! Родословную знать нужно хотя бы до четвёртого колена. Мои вот – предки Чингисхана. Да не реви ты. В следующий раз причешем тебя получше. Надя, про желатин ты поняла, да? – кивнул он помощнице. Та жестом уверила, что всё будет нормально. Мужчина подошёл к Тамаре, потёр волосы между пальцев, словно гриву у базарной лошади, кивнул на подиум: – Вперёд!

– Я не умею, – попробовала канючить Лукова, но Геннадий Камильевич только махнул рукой:

– А они – что? Умеют? Бездари! Иди учись, чтобы стать такой же.

– Я не хочу.

– И я не хочу, детка. Но есть такое слово – надо! Какого… тебя природа наделила такими ходулями? Иди, говорю!

И Тамара пошла. Сначала неуверенно, спотыкаясь и по привычке подтягивая брюки, как сползающие колготки. Затем, уже переодевшись и наслушавшись рекомендаций тех самых «бездарей», живо и с приплясом, а после крика медленно и чувственно, как просили. То, что в пятнадцать лет Лукова уже прекрасно знала, какие из движений женского тела не останутся для мужчин незаметными, очень скоро превратило её проходы по подиуму в настоящие эротические спектакли. И если прежде Зейналов категорически запрещал моделям прикасаться к его шедеврам, теперь аскетичной брюнетке было позволено и стягивать разрез блузки с плеча, и теребить подол платья, задирая его до середины бёдер. А уж на показе нижнего белья длинноногой лани позволялся абсолютно любой вывих из программы. Грудь, талия и бёдра модели Луковой, выточенные природой по классическому стандарту 60-40-60, играли с тонкими шелками лифов и трусов такие штуки, что вызывали райские радости даже у безнадёжных импотентов и грешные мысли даже у самых убеждённых семьянинов.

Стас держал успех Тамары в узде и вдохновлял жену, разделив обязанности по дому с любимой тёщей. У неё молодожёны поселились сразу после свадьбы в 1978 году. Кроме хорошего заработка и славы, работа в Доме моды на Вернадского, куда окончательно приписали модель, позволяла им надеяться на то, что однажды у них будет своя квартира. Так и случилось: в начале 1980 года в связи с предстоящей в Москве летней Олимпиадой указом Моссовета Тамаре Луковой, как ведущей манекенщице Зейналова, выделили служебную квартиру. На том же Ленинском проспекте. Совсем неподалёку от маминой. И вовсе рядом с местом работы. Дом, построенный по типу общаги, стал тем семейным гнёздышком, куда в конце этого же 1980 года Стас внёс кулёк с родившейся Олечкой. Все последующие квартиры и дома, а они, благодаря стараниям мужа и отца, чередовались и увеличивались в размерах, не вспоминались Тамарой с такой теплотой, как первая.

Договорившись с Жанной о встрече в её первом ресторане, что так и остался в родных Черёмушках, Лукова очень хотела пройти мимо старого дома, пережившего все планы по перестройке и урбанизации района, и поглядеть на свет в некогда их окне. А потом зайти к жильцам, что с 1999 года арендуют квартиру мамы. И, если удастся, встретиться с Мариной и Диной. «Тот, кто всюду живёт, нигде не живёт», – цитировала Лукова древнегреческого поэта Марциала, вышагивая среди шумной толпы и узнавая кочки, на которых разбивала коленки.

На входе в ресторан Тамара увидел Стасову. Марина ждала её.

– Быстро иди мой руки и приходи вон туда, – показала она на столик в укромном месте: – Я сейчас расскажу тебе кое-что про Стаса, а ты потом сама решай, искать тебе его или нет. Только в обморок пока не падай. Он в полном порядке. Не то, что ты, – предупредила подруга, заметив, как Лукова побледнела.

Стасовой никогда не нравился Костяков. Так как дом его родителей снесли одним из последних, часто за глаза Стаса звали «деревней». Он и вправду был чем-то похож на крестьянина от сохи – высокий, широкий, с лапами вместо рук и ног, он походил бы на крестьянина от сохи, если бы не походка, как у купца из фильмов про царские времена – важная, вразвалочку и взгляд оценивающий, даже остужающий. Как скажет, то повторять не стоит, беги выполняй. И эта уверенная грубость была неприятна нежной и хрупкой Марине.

Стас к девушке относился с нескрываемой холодностью. Он не любил, когда гнусавят и говорят подчёркнуто па-маасковски, спотыкаясь на всех гласных, кроме а. Ещё больше парня раздражала надменность Стасовой. Однажды Костяков невольно подслушал разговор в раздевалке ВИАЛЕГПРОМа. Модели рассматривали какой-то похабный журнал и делились мнением. Фотографии мужчин их, скорее, восхищали. Злость Стаса на девок, дорвавшихся до пилюли, прошла, когда после фразы Марины. «Ой, а это что за маленький писюн и большие яйца?», – проговорила Стасова как советская домохозяйка, разочарованная бакалейным суповым набором. Побежав в туалет и разглядев себя, словно в первый раз, Стас возненавидел Марину окончательно.

Моделью вместе с Тамарой Стасова работала совсем недолго. Поступление в медицинский институт поставило окончательную точку в выборе кем быть и жирное двоеточие в их дружбе с Тамарой. Марина училась у модели кокетству и вальяжности, которыми Лукова пользовалась только для выходов на показы, и что так нравились мужчинам. Не добившись внимания от примы, они замечали её свиту. Мелким хищникам, идущим за трейлером с рыбой, хватало и этих крох. Так Марина однажды познакомилась с Лёшей. Он был мальчиком из очень благополучной семьи, инженером и, что самое главное, – москвичом. Брак Стасовой с ним был долгим, но не сказать, что особенно счастливым. Появившийся сын рос у сватов, так как жизнь врача – сплошное пожертвование: шесть лет учёбы, работа, суточные дежурства… А лишь встанешь на ноги – то Перестройка, то переделка, и здрасьте вам, годы девяностые, когда все бюджетники стоят на рынке в едином строю. К тому же Лёша поехал на заработки на Ледовитый океан. В распоряжение Северного флота. Писал он оттуда, что всё хорошо, а как было на деле, родные узнали лишь в начале двухтысячных, когда сорокалетний муж вернулся к ним лысым, серым и совсем не мужчиной. Марина к этому времени выучилась в Париже. Вернувшись оттуда, она вынуждена была первое время звать знакомых моделей на бесплатные сеансы. Контуропластика была тогда делом совсем не известным, а Стасовой нужны были хорошие отзывы. Подруги вовсю искали работу, так как Дом моделей на Вернадского превратился в выставочный зал. Да и возраст за сорок – пенсионный не только для балерин. Именно на этом хотела сыграть Марина. Что у неё и получилось. А Луковой не помог даже новый look. Зейналов искал деньги, но пока не находил, Зайцева и Юдашкина чужая звезда не интересовала.