Света Великанова - Касаться и лететь

Март, 1985

В комнате нас было трое: Надя, Зоя и я. Жили дружно и весело. Надя, натуральная блондинка с фарфоровой кожей, интеллигентная, с безупречной выдержкой и бабушкой, живущей в Пушкине. Поздний вечер. Мы сидим за столом уже давно. Вдруг Надя подпрыгивает.

– У меня «Красная Стрела» к Сереженьке через два часа, а я еще не похудела. Срочно сажусь на диету.

– Похудеешь в поезде.

Вдруг выясняется, что Наде ехать на свидание в Москву в январе месяце нужно исключительно в болоньевом плаще. Потому что он новый, из «Березки» и безупречно сидит. Он еще и черный, а черное стройнит и делает более загадочной. Руководствуясь остатками здравого смысла, наши руки натягивают на Надю теплый свитер под непродуваемый плащ. Счастливая, она улетает на «Красной стреле» туда, где царит вечная весна, а мы провожаем ее любящими глазами.

Проводив Надю в Москву, мы с Зоей на следующий день узнаем, что первого февраля ты (ТЫ!) приезжаешь в Москву на сессию в Щукинское училище. Вопроса: «Ехать – не ехать?» – просто не стоит. Заботливая Зоя не отпускает одну свою беременную подружку, и мы едем вместе. Решаем вопрос о том, как правильно выглядеть на шестом месяце беременности. Я не должна ничем отличаться от той, которую ты видел десять месяцев назад. Придирчивые глаза Зои цепко выбирают джинсы из снесенных студентками со всего этажа. Единственно правильными оказываются джинсы-бананы, которые вместе с высокими ботинками на липучках дают нужный эффект. Сверху длинный и толстый свитер убивает последние сомнения – фигура та же. Голубая куртка в тон глаз открывает только ноги, а уж к ногам нет претензий и сегодня. Потом мы, как сумасшедшие, впрыгиваем в отходящий на Москву поезд. Мне трудно отдышаться, я сползаю на пол. Зоя, заметив недовольный взгляд проводницы, быстро докладывает о том, что я нахожусь в интересном положении. Проводница, спросив о сроке, с расширенными от ужаса глазами несет мне в тамбур, где я так и сижу на полу, стакан воды. Мы все уверены, что роды принять она не готова. Мы все время хохочем. Хохочем, снимая жуткую комнатенку на Коломенском, заплатив за нее, как за отдельное жилье в центре, целое состояние. Хохочем, встречая все авиарейсы, прилетающие из твоего города первого февраля в разные столичные аэропорты, умело перескакивая с метро на электрички. Мы умираем от смеха, понимая, что вручить цветы по прибытии так никому и не удастся. Ты с Сашей приехал из экономии на поезде, подарив соседям по купе неделю радости общения с тобой. Увидев тебя, мы смеяться перестаем…

– У меня родилась мировая девка. Наташа. Глазищи. У нее со мной – одно лицо. Тебе когда рожать? На мой день рождения никак не успеешь? Но хотя бы назови его моим именем. Мне некогда…

Зоя говорит с тобой резко, не скрывая неприязни к тебе и боли за меня. Спустя месяц, получив стипендию, Зоя с Надей опять едут в Москву на премьеру спектакля в театр Марка Захарова. Мы смеемся, чеховские «Три сестры» из одной комнаты общежития все время рвутся: «В Москву! В Москву!» Я прошу Зою сходить в Щуку и передать для тебя деньги. Зная тебя, догадываюсь, что деньги давно кончились, а выпить хочется по-прежнему. Зоя, не пощадив чувств беременной подруги, с горечью высказывает мне все, что думает. Но деньги тебе передает. Вернувшись в Ленинград, она говорит с горечью:

– Я спросила у него, любит ли он кого-то.

– Дочь он свою младшую любит.

– Сказал, что есть человек, к которому и он летает.

– Правда?

– Он врет. Такие не летают.

Через неделю от тебя приходит короткое письмо. «Ты всегда была изобретательна в способах унизить меня. Не жди, не встану в позу оскорбленного. Просто стыдно и все. Будь здорова. Ты обязательно найдешь себе хорошего парня. Ты этого достойна». Оставшиеся до родов месяцы, в одиночестве, обнимая свой живот, я вспоминала нашу встречу. Тогда я страдала от того, что я не с тобой и совсем не понимала, что на этом свете я уже не одна. Моя главная любовь, самая большая радость и награда, смысл моей жизни – уже наблюдала за мной изнутри.

Сентябрь, 1986

После академического отпуска с годовалой дочкой я вернулась на очное отделение в институт. Мама сообщила, что помогать мне не собирается, так как у меня есть муж. С мужем мы развелись в 1981 году, за четыре года до рождения дочки, сохранив дружеские и сексуальные отношения. Жить вместе долго мы не могли. Он подавлял меня, превращая за короткий срок в свою тень. Он был обеспеченным человеком, работая в нескольких местах художником-дизайнером. У него был дом, который он выстроил своими руками, машина, и в голодное перестроечное время наш холодильник был всегда заполнен продуктами. Мне оставалось быть его женой. Ни на что большее я претендовать не могла. Политика была неизменной. Обеспечивая меня материально, он не понимал, что же еще его жене может быть нужно:

– Ты хочешь праздника восьмого марта? Сделай все седьмого и отдыхай.

Дочка родилась и провела в доме моего бывшего мужа первый год своей жизни. Он был против того, чтобы я продолжала учебу, и дал мне две недели на то, чтобы перевестись на заочное отделение. Я ушла, не оглядываясь, погрузив дочку в летнюю коляску и набив спортивную сумку детскими колготками и теплыми костюмчиками. Уже на вокзале мы дополнили свой багаж роскошным оранжевым горшком в форме бегемота. Дочке бегемот поначалу не понравился, но, быстро поняв, что неудобства в ее крошечной жизни только начинаются, она сделала красочного зверя своим другом.

Мой астенический вид перешел в остро дистрофический, и при росте 175 сантиметров вес упал до сорока восьми килограммов. Из общежития гнали: с детьми жить было нельзя. Проживание с детьми было разрешено лишь через год. Каждой мамочке дали по отдельной комнате после того, как доведенная до отчаяния студентка выбросилась из окна вместе с грудным ребенком. Она повисла на дереве и осталась жива, а ребенок разбился. Я пыталась найти выход. На Площади Мира сдавали квартиры. Стоял петербургский беспощадно-промозглый вечер. В сентябре рано темнело, делая серые здания на площади угрюмыми и безучастными. Моя кроха покорно сидела в продуваемой всеми ветрами коляске. Рынок жилья представлял собой достаточно мрачное зрелище. Владельцев лишней жилплощади было явно меньше, чем нуждающихся в ней. Поэтому я ощущала себя лошадью, которой только что в зубы не заглянули. Тетеньки, завидев коляску, сквозили взглядом мимо меня. В конце концов, возле меня остановился мужичонка жалкого и неухоженного вида. Он искал себе квартирантку, которая при незначительной квартплате оказывала бы ему и все остальные услуги. Ребенок бы служил гарантией ее ежевечернего присутствия. Откровенный в своей циничности, плохо зарабатывающий, ущербный мужик около пятидесяти лет. И я была почти согласна, поскольку, куда бы я ни поворачивалась в тот момент – кругом были глухие стены. Не любя себя в то время, я безумно любила свою дочку. Это нас и спасло. Когда наконец место в яслях мной было выхожено и выпрошено, – мы с крохой зашли в размещенную в подвальном помещении ясельную группу. На крошечных стульчиках неподвижно сидела группа закутанных бледных маленьких питерских старичков.