Света Великанова - Касаться и лететь

Редактор Ирина Пелих

Редактор Марина Старикова

Корректор Марина Гулько

Дизайнер обложки Мария Бородич

© Света Великанова, 2021

© Мария Бородич, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-1867-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

20 февраля 1984

Ничего особенного ты и не спросил. Самый простой вопрос в мире, на который мы даем мгновенный ответ с раннего детства. Внезапно вместо того, чтобы быстро ответить, я задумалась. Вдруг поняла, что прожитые годы, успехи, падения и даже развод перестали иметь ко мне отношение. Время показало ноль часов ноль минут, и моя жизнь стартовала в этот момент:

– Какое это имеет значение? Подбери что-нибудь…

– Виктория.

– Помпезно и претенциозно. Будь проще.

– Маша?

– Хорошо.

– Даша.

– Да.

– Паша?

– А это мне не нравится.

– Даша, тебе сколько лет?

– Двадцать один с половиной.

– Неправда. Все мои женщины старше меня.

Не считая нужным с чем-либо спорить, я поняла, что в этой новой жизни, или, вернее с той секунды, когда я наконец-то начала жить, нет места ни лжи, ни притворству. Любое неестественное движение или притворство будут выглядеть фальшивой и кричащей безвкусицей.

– Маша, ты хочешь меня о чем-то спросить?

– Нет. У меня чувство, что я тебя давно знаю.

– Как минимум пять лет. Это будет очень пошло, если я приглашу тебя в гостиницу?

– Очень. Пошли.

– Я должен задать тебе вопрос?

– Я была замужем.

Время от времени ты смотрел на меня, как будто прощаясь. А уже через минуту заливался смехом бесконечно счастливого человека: «Откуда ты взялась на мою голову?» В эти слова ты вкладывал сумасшедшую силу сексуального влечения молодости, которой невозможно было дать выход с желаемой частотой, ибо плотный график режиссерской мастерской Зиновия Корогодского не предусматривал время на утоление страсти. Ты вдруг прилип взглядом к витрине магазина игрушек на Васильевском острове.

– Тебе что-то нужно купить?

– Кукольную детскую коляску. Две.

– У тебя есть дети?

– Двое. По четыре с половиной года.

Город вдруг стал серым, вытянувшись и заострившись даже в том месте, где раньше были круглые купола. Стало трудно дышать. Мы зашли в метро.

23 февраля 1984 года.

На третье утро, открыв глаза, ты сразу же сказал:

– Тебе пора уходить.

Безжизненным, бесчувственным и бессловесным, бесформенным сгустком безысходности я перетекла на другой конец Питера в свою постель. Через пять часов Марина нашла меня закованную в боль и слезы.

– Чего ревешь?

– Он завтра улетает.

– Тогда еще несколько часов с ним – это счастье. Вставай.

Марина вырвала меня из океана слез, заслужив мою пожизненную благодарность за этот поступок. Превозмогая всемирное земное тяготение, я встала с постели. Проделав бесконечно длинный путь в пять этажей сплошных ступенек, я спустилась в душ. Через полчаса вышла на Московский проспект. Мы с тобой одновременно вошли в станцию метро «Московская». Я на вход, ты на выход. Я поехала к тебе в гостиницу и сидела под дверью пять часов. Если бы в мире в этот момент проходил чемпионат по верности среди собак, они бы единогласно отдали мне первое место. Каждая секунда мучительно выталкивалась в вечность. Так, как я, в тот момент тебя никто никогда не ждал. Через пять часов и пять минут пришел твой друг Саша Гребенкин, и на мой вопрос, где ты, ответил:

– Пять минут назад он взлетел.

Расстояние в 3400 км стремительно увеличивалось между нами. Потом ты скажешь, как ждал меня в аэропорту, загадал, что если я приду… Откуда-то доносился голос Саши:

– Ничего, он прилетит осенью, вы встретитесь… Нет, он не женат. Он ушел от жены к другой женщине, у нее тоже девочка того же возраста, как его дочь.

На следующее утро, провожая твоего друга, в аэропорту я пообещала уверенно:

– Я прилечу к нему. Продам последние джинсы и прилечу.

Постоянное недомогание перешло во что-то большее. Температура мешала ходить на занятия, репетировать. Можно было бы, конечно, все свалить на любовь и невозможность дышать после твоего отъезда, но все-таки я пошла к врачу.

Жуткие участковые врачи студенческих общежитий. Терапевтом был сорокалетний мужик женоподобного вида с обтекаемой фигурой в форме картофеля и несложившейся личной жизнью. На приемах самое большое значение он придавал тщательному исследованию девичьей груди на предмет возникновения опухоли. После удовлетворения сенсорных и зрительных потребностей, освобождение от занятий выписывалось легко. Брезгливость мешала мне записаться к нему на прием. Из всех вариантов я выбрала максимально неверный и обратилась к участковому гинекологу. Все-таки женщина. Мои симптомы врача не заинтересовали, она сразу же мне дала направление в вендиспансер.

– Знаю я вас. Общага. Понаехали. Начинать будем отсюда. Если мы исключим гонорею, можно обследовать дальше.

Презумпция невиновности для студенток отсутствовала. Все мы были для этой садистки проститутками, во чтобы то ни стало желающими остаться в Питере. Оглушенная стыдом от ее обвинений, сжавшись комком на ледяном столе, я сдала анализы и услышала, что результат я получу по почте через две недели. Опять ощутила бесконечное одиночество, как четыре года назад, когда от невозможности изменить условия жизни, от собственного бессилия и усталости я хотела уйти тихо, не оставив даже записки. Но, вернувшись в сознание через три дня и потратив несколько дней на то, чтобы выучить слово «реанимация», и несколько недель на то, чтобы опять научиться ходить, я дала себе слово – никогда не делать этого еще раз. Если меня один раз вернули, значит, мое место – здесь.

Я ходила по улицам, борясь с непреодолимым желанием подойти к первому встречному и рассказать о точившей меня боли потери, о невозможности прожить без тебя в мире и секунды, несправедливости разлуки. Разделить переполнявшее меня отчаяние было не с кем. Каждый день, возвращаясь из института, я проходила по ледяному Невскому проспекту. Беспощадный ветер отрезал меня от редких прохожих, оставляя одну в городе. Однажды, поздним вечером, ноги сами привели меня к лавре Александра Невского. Меня, атеистку в трех поколениях, никогда даже не задумывавшуюся об устройстве и смысле жизни, привела в храм невозможность жить без тебя. И разделить эту боль я не могла ни с кем, кроме Бога. Я открыла тяжелую дверь полутемного храма и вошла внутрь. В гулкой пустоте я опустилась на скамеечку, устав после долгого пути и одиночества. Наконец-то мне было кому рассказать, что на Земле исчезло солнце, и нет свежего воздуха. Я понимала, что у меня нет права пытаться что-либо изменить и повлиять на твой выбор. Никакой надежды на то, что мы будем когда-либо вместе, не было. Лишь обреченность и ясное понимание того, что случившееся со мной необратимо. Впервые пришло понятие «навсегда».