Света Великанова - Касаться и лететь

– ДА!!!

Из-под шапки волнистых волос на меня с удивлением смотрели глаза моих будущих сыновей.

Венеция просыпалась в то утро неохотно, выставляя в узкие проемы улиц дворников и профессиональных нищих. Старушки застывшей сгорбленной скульптурой на фоне блеска бутиков «Guchi» и «Armani» будили щемящее чувство жалости и желание броситься немедленно на помощь. Блуждая по лабиринтам города, окончательно потерявшись и попав в тот же узкий проем, взгляд быстро узнавал знакомую мизансцену. Жизнь, как обычно, превращала трагедию в фарс. Воспоминания о щедро высыпанной помощи в вечно пустой стаканчик вызывали усталую усмешку. Мир скучен и однообразен. Солнце торжественно и неторопливо проливало свет на площадях, скверах, пробираясь в темные улочки, сверкая на кружеве решеток и остриях гондол. Но даже ему не дано было разрезать плотную гладь воды, свято хранящей тайны в неприкосновенности. Великолепие каналов цвета темнеющей бирюзы, притягивая взгляд, обесценивало отдельную человеческую жизнь, не испытывая при этом никакого сожаления. Витиеватая красота Венеции выглядела в то утро нелепо и вычурно, раздражая мое скорбное одиночество. Голуби, равно как и пошлые, доступные по цене для любого туриста, намалеванные акварельки на продажу, были узнаваемой достопримечательностью площади Святого Марка. А Бога в то утро в Базилике не было, он оставил лишь свое размноженное изображение в храме для бесчувственных к чужой религии туристов, заполнивших своей суетливой праздностью намоленное место. Шепот моей молитвы, натыкаясь на ледяной мрамор храма, растворялся в январской сырости. Я шагнула в открытую дверь послеоперационной палаты.

Вторник

Прежними остались глаза и голос. Ко всему остальному нужно было привыкнуть мгновенно, не выдав своих эмоций. Я легко пересекла разделяющие нас годы разлуки и прикоснулась губами к сжигаемому внутренним жаром лицу, в котором спустя шесть часов после операции не было ни кровинки. Она прошептала:

– Ты не пугайся, я в порядке. В субботу мы летим с тобой в Париж.

Казалось, даже на лице Христа, застывшем на католическом распятии на противоположной стене палаты, появилась легкая улыбка сомнения. У меня не было права на подобные чувства.

Мы не общались шестнадцать лет. Каждая из нас, мысленно обвинив противоположную сторону, ушла, не оглядываясь, своей дорогой. Новости друг о друге, доходившие от общих знакомых, особого волнения в душе не вызывали. Четыре месяца назад я услышала от Нади то, во что невозможно поверить.

– Зоя уже второй год больна.

– Дай мне ее телефон.

Спустя минуту я слышу в трубке родной голос и непонятное мне слово «Pronto». Мы радостно и беззаботно болтаем, как будто не было разрыва, за который успели родиться и вырасти наши дети. Ее простой вопрос оставляет меня в неприкрытой наготе, спрятаться негде – я теряюсь:

– Тебе сказали, что я болею? Ты поэтому звонишь?

– Мы не будем об этом говорить. Я буду в Европе в январе. Заеду к тебе. Хотелось бы увидеть Париж.

– Ты любишь Париж?

– Пока не знаю.

– Это мой самый любимый город на свете. Я полечу с тобой.

Слово «рак» произносится чуть слышно, одними губами. Оно, как неожиданная пощечина, выбивает из нашего сознания и памяти все, что было значимо до этой секунды. Сбивает с ног мгновенной переоценкой прошлого и настоящего. Дар речи потерян, сознание пытается справиться с пониманием смысла услышанного. Привыкнуть невозможно. Потери невосполнимы. На смирение с уходом близких требуются годы, иногда не хватает жизни, и мы искусственно задерживаем в своей памяти ушедших, поддерживая иллюзию их присутствия до собственной смерти, за которой встреча. Болезнь приходит неожиданно, опустошая судьбы, обворовывая семьи, уничтожая будущее. Предновогодняя суета в моем доме прервана твоим звонком. Бравурная музыка наступающего праздника заглушается твоим слабым, уставшим от борьбы, голосом.

– Я больше не могу, мне больно.

В одно мгновение твое дыхание связывает нас накрепко, меняя представление о пространстве. Мир сузился, между Венецией и Калифорнией не осталось даже свободного воздуха. Лишь мое желание остудить твою боль. Я здесь, я рядом – слышишь, Зоя. Новогодняя индейка, разряженная под голубую обезьяну, нелепо замерла в одиночестве на праздничном столе. Торжественность наступающего Нового года растворилась перед ценностью каждого проживаемого мгновения. Сколько человек может вытерпеть? Короткие гудки в телефонной трубке не прервали связь между нами.

Зоя, помнишь, как в детстве? Слепая вера в чудо. Я подую, и все пройдет. Я скоро приеду. Мы накроем с тобой стол и будем праздновать каждый час в этой жизни. Мы сядем вдвоем. Мы будем бесконечно завидовать сами себе, сидящим двадцать лет назад за неуклюжим квадратом простого стола в общежитии, сервированного алюминиевыми вилками. Какими мы были счастливыми. Наш мир был полон романтики, быт более чем прост. Мы купались в сложных переплетениях чувств. Наши недюжинные усилия прилагались не к учебе, не к карьере, не даже к удачному замужеству. Мы хотели быть любимыми. Стипендия немедленно спускалась на новый наряд, который однозначно, раз и навсегда давал понять ему (ЕМУ!), кто первая красавица на свете. А на следующий день мы, не имея денег, питались макаронами и квашенной в тазике капустой до следующей стипендии. Но как мы при этом выглядели. Зоя, как мы выглядели с тобой. Разве лучшие модельеры мира могут теперь нам что-нибудь предложить? Мы так проигрываем сегодня, не имея сшитой тобой юбки из черного бархата, которую делили на троих.

Трое – это Надя, Зоя и я. Вернее, их было уже двое, когда в их жизни появилась я. Надя и Зоя были абсолютно разными. Надя – уравновешенная, воспитанная, скандинавская блондинка. Она была единственным ребенком в своей семье. Защищенность, которую ей дала забота и любовь близких, обусловливали ее спокойствие и неторопливость в отношениях с миром. Спокойная, бесконфликтная, она не теряла самообладания в критические минуты. Только ее глаза из голубых становились темно-серыми, за ними пряталась гроза. Грозы и молнии сверкали в скрытой от постороннего взгляда непростой истории любви. Поворота ключа в замке, одного взгляда было достаточно, чтобы мгновенно понять, что происходит в душе подруги. И после этого мы объединялись двое против одной. Либо для того, чтобы обстоятельно доказывать, что подружка тратит свою жизнь на человека недостойного, либо с блаженными улыбками выслушивали отчет о самом чудном и замечательном мужчине на свете и радостно с этим соглашались.