Яков Логвинович - Клятва пацана. Рассказы

Повторяться не вижу смысла, изложу ситуацию тезисно.)

Учиться было трудно, математика давалась неимоверными усилиями, поскольку я не испытывал к ней неутилитарного интереса. Это, естественно, не скрывалось от тех, кто учился с удовольствием. На курсе меня не уважали как студента и не любили как человека, поскольку любить было не за что. Я этим не тяготился, я не считал себя сосудом чистого золота, который все должны любить.

(Как не тягоТюсь по сю пору.)

Я периодически сближался с кем-то из сокурсников – легко, не страдая отсутствием коммуникабельности – и так же легко расставался по исчерпании тем.

На матмехе я был чужим, как раввин на крестном ходу, что подтвердили годы, прошедшие после студенчества.

Слоган «Матмех лучше всех », традиционный для бывших однокашников, ко мне не имеет отношения.

Для меня матмех – это ад, мрак и крах.

(На 10-летие выпуска в 1991 году я пришел с радостью, пыжился гордостью от учебы в Литинституте и предстоящего вступления в СП СССР, хотел утереть нос ничтожным корнеплодам математикам.

На 20-летие в 2001 приехал по инерция, но не получил положительного, даже короткий чувственный опыт с одной из сокурсниц ничего не исправил.

А на 30 лет в 2011 – быв человеком, приплясывая на вершине жизни при двух иномарках и ИП со 100 тысячами неучтенной месячной прибыли – я уже не поехал.)

Нет ничего странного в том, что с Яшей Логвиновичем мы близкими друзьями не стали, студентом я ничего о нем не знал.

Причиной служила и личность Яши.

Выше я аттестовал вхождение в университет « страшным ».

Я приехал в Ленинград из Уфы, неся на лбу печать « гордости школы ».

(Гордостью и являлся.

В стремлении получить медаль и поступить с одного экзамена я был не просто круглым, а каким-то шарообразным отличником.

Да вот только школа наша была английской, математике учили так, что лучше бы не учили вовсе.

При отсутствии врожденного интереса ни заочные МШ союза, ни очная ЮМШ при БГУ, ни прочие рычаги не могли компенсировать атмосферу реальной спецматшколы, в которой детям – как говорила мамина сокурсница Елена Александровна Быкова-Максимова – « попу подтирают интегралами ». )

В Ленинграде, центре российского интеллекта, насчитывалось немало математических школ. Самыми известными были №30, №239 и интернат №45, собиравший будущих Пуанкаристов всей области.

На нашем курсе выпускников подобных заведений имелось больше, чем достаточно.

Ясное дело, спецшколы для того и существуют, чтобы готовить студентов матмеха. Учиться в компании знающих ребят должно быть легче, чем среди дебилов, выражение

x + y 2

читающих как

«ха плюс у – два наверху».

Но подчеркну слова « должно быть »; у нас на матмехе было наоборот.

Подростки – к которым относятся студенты младших курсов – врожденно жестоки, им доставляет удовольствие любым способом унижать ближнего. В ленинградских матшколах в самом деле чему-то учили; те самые интегралы, которые простым студентам читали в конце 1-го курса, им были приблизительно известны.

Но вместо того, чтобы создать атмосферу знания, « лауреаты » (как презрительно именовала спецгвардию другая мамина сокурсница, на тот момент уже член-корреспондент Академии Наук Галина Павловна Матвиевская), гнули пальцы, всеми силами подчеркивали свое превосходство над теми, кто интегралов еще не знал.

(В одной лишь моей 13-й группе таких кадров училось штук 5. А может, даже 6.

Ни об одном из них – ныне докторов наук и даже академиков – я не скажу доброго слова.

Из всех « спецвыпускников » помню с теплотой лишь тех, о ком писал уже много где: Борю Соломяка, Гришу Бомаша, Лёню Овэса, Шуру Кулика, Лёню Михлина, Мишу Чеповецкого… и, конечно, Роман-Романыча Запатрина.)

Недружественность обстановки поддерживали молодые преподаватели – вчерашние « лауреаты », витающие в эмпиреях сверхполноценности.

Никогда не забуду свой первый семинар по математическому анализу, случившийся на 1-й паре 1 сентября 1976 года.

Ассистент, бородатый бывший гений, начиркал нечто на доске, и пока я (прорешавший весь « задачник Кванта ») пытался понять условие, один из подобных гениев – только завтрашних, не вчерашних – уже выдал решение. Остаток пары шел диалог между ним и преподавателем, забывшим о существовании других.

Потом все как-то снивелировалось. Некоторые « лауреаты » и вовсе отчислились с матмеха, не выдержали « головокружения от успехов » и безнадежно отстали в учебе. Но все равно аура факультета полнилась математическом снобизмом, причем зачастую – на пустом месте. На виду оказывались те, кто больше из себя строил, а не представлял.

Мой друг был человеком скромным.

Никогда себя не выпячивал, почти всегда оказывался на втором плане.

Там, где иной говорил сто слов вместо десяти, он обходился одним.

(Хоть и бьющим точно в цель!)

Среди непризнанных светил он оставался в тени.

Хотя по совокупности качеств Яков Логвинович – студент, математик и человек – был лучше большинства сокурсников.

Увы, в те времена все прошло мимо меня.

В остроумном, но сдержанном парне я не видел будущего ученого.

Не ведал глубин его математического ума.

Не знал даже, что Яша – замечательный шахматист. Кандидат в мастера спорта, победитель более сотни конкурсов, чемпион Брестской области по шахматам по переписке.

Итак о своем герое я практически ничего не знал.

И не узнал, пока осенью прошлого года не взялся за книгу о Денисе Артемьевиче Владимирове.

(Писать ее я стал не из ностальгии по матмеху.

Матмех оставил во мне только горечь растраченных лет.

Меня вели мысли о Владимирове, сокурснике и друге моей мамы, глубинная связь с которым к ЛГУ отношения не имеет.)

В контактной группе выпускников ’81 имелись контактные данные многих.

Но Яши Логвиновича там не было, его фамилию я нашел на « учительском сайте » Брестской области, написал наудачу куда-то в пустоту. Я даже сомневался, что почтенный учитель математики средней школы №6 города Кобрин Яков Яковлевич Логвинович – это Яша моих студенческих лет.

Удача мне улыбнулась. Яков Яковлевич оказался Яшей и прислал мне фотографии.

(В Литературном институте у меня был друг, ныне известный самарский драматург Александр Ануфриев.

Мы не просто дружили, а 5 лет селились в одной комнате « литобщаги », вместе ходили по театрам и даже ездили на пару к актрисам в Люберцы.

После окончания института в 1994 мы с Саней несколько лет переписывались, потом потерялись в бурях бытия, восстановили виртуальную связь лет через 15.

Получив мое новое фото, старый друг написал: