Алексей Крестьянинов - Остров

– Вот и преподнесли тогда ваше рукоприкладство как реакцию здоровых студенческих сил на проявление враждебной, националистической идеологии, – сказал мне бывший комсомольский функционер.

Не знаю, так ли это было на самом деле, только тогда всё встаёт на свои места! Становится ясно, почему в качестве платы за предоставление общежития из меня пытались сделать осведомителя! Коменданта интересовал не кто-нибудь – Павел! Так вот политика порой вторгается в нашу жизнь, даже если ты и не подозреваешь об этом.

Мы с Виктором постепенно оправлялись от многодневного стресса. Приехав с каникул, я переселился в комнату к Витьке – там освободилось место после того, как заваливший сессию Слава Пшеничный взял академический отпуск. О случившемся мы предпочитали не вспоминать. Окружающие, хорошо понимавшие это, тоже проявляли тактичность, никто не лез с расспросами и неуместным сочувствием. Разве что кое-кто из преподавателей, знавших нашу историю, время от времени интересовался, чем всё закончилось. С Павлом мы пересекались редко, стараясь не попадаться на глаза друг другу, благо, что учились на разных факультетах. Приходили в порядок и существенно разболтавшиеся нервы.

От Зои уже давно не было писем. Во время всей этой кутерьмы с Павлом мне было как-то не до душевных самокопаний, все другие проблемы отодвинулись далеко-далеко на периферию сознания и казались мелкими, несущественными. Конечно, оставайся у нас с ней всё по-прежнему, я, может быть, и старался бы найти у Зойки моральную поддержку и утешение, которых мне тогда так не доставало. Но, судя по её последнему письму, у моей дорогой подруги возникли свои жизненные сложности, вникать в которые я не собирался. Потому как был уверен, что виновником их является кто-то третий, так сказать, мой соперник. А раз так… На сей счет у меня имелся незыблемый принцип: никому никогда себя не навязывать! Если мне предпочли кого-то другого, что ж, значит, так тому и быть! Насильно мил не будешь. Что-то исправить, вернуть в прежнее состояние нельзя. Это всё равно, что пытаться склеить разбившийся сосуд: след в любом случае останется и со временем будет только всё более заметен. Для меня же любой, даже самый мелкий изъян во взаимоотношениях, представлялся неприемлемым. Конечно, в этом сказывался юношеский максимализм, но и с возрастом я не стал думать иначе. Виктор со мной не соглашался, он, естественно, придерживался другого подхода:

– Поезжай в Москву, разберись там, на месте, что происходит, дай отлуп тому, кто подгребает к Зое.

– Ему-то, допустим, я дам, как ты говоришь, отлуп. Ну, а как же Зоя? Что, тут же разлюбит его и вновь переключится на меня?

Но для Виктора такого вопроса не существовало: стерпится – слюбится, так кратко можно было охарактеризовать его подход к столь щекотливому предмету человеческих взаимоотношений. И пытаться втолковать ему что-то иное было бесполезно, ибо он придерживался прямо противоположного принципа: сила солому ломит! В чем он, однако, был прав, так это в том, что следовало иметь полную ясность о происходящем. И я, преодолев гордыню, написал Зойке письмо, в котором прямо задал вопрос: я или кто-то другой?

Её ответ меня, в сущности, не удивил, я даже подумал задним числом, что ожидал услышать нечто подобное. «Дай мне разобраться в самой себе, не торопи, – писала Зоя. – И не вздумай приезжать, сделаешь только хуже! Я дорожу нашими отношениями, но они во многом остаются школьными, в общем-то, детскими. А ведь ни я, ни ты уже не являемся теми, кем были какой-нибудь год назад». В общем, она была права. Но удивило меня другое, то спокойствие, если не сказать равнодушие, с которым я воспринял все сказанное ею! Я не почувствовал даже тени привычного трепета, который охватывал меня всякий раз, когда я прежде читал Зойкины письма. Сейчас же, сколько я не прислушивался к себе, ничего подобного не ощущал! Да, скорее всего, она была права, школьная влюбленность осталась в прошлом и тут уж ничего не поделаешь.

Семестр закончился быстро. Сессия прошло без особых проблем, а потом началась производственная практика. На этот раз индивидуальная, а не такая, как после первого курса, когда на одну и ту же шахту нас отправилось сразу несколько групп с одного потока. Я попал на крупный горно-обогатительный комбинат, расположенный в большом промышленном городе. Меня зачислили рабочим в бригаду, состоящую главным образом из расконвоированных заключенных, видимо тех, кто не совершил серьезных преступлений. Работал я на подхвате, помогая то одному, то другому члену бригады. В основном мы производили сварочные работы – меняли изношенную футеровку барабанов рудничных мельниц. Отношения с зэками и с бригадиром – Иваном Фогелем, видимо, из немцев, многие поколения которых жили в нашей стране, сложились хорошие. После работы, когда спадала жара, мы с одним-двумя «вольными» бродили по городу, по его паркам и площадям, в выходные заглядывали на рынок, где прямо из деревянных бочек торговали на разлив красным вином. Из других развлечений мы предпочитали, пожалуй, только кино.

Время летело быстро. Незадолго до окончания практики со мной произошел курьезный случай, который, несмотря на его незначительность, я почему-то запомнил на всю жизнь. Это, кстати, опять об избирательности нашей памяти! На комбинат, кроме как через проходную, можно было попасть и по железнодорожным путям, там тебя никто не останавливал, требуя пропуск. В обеденный перерыв трое зэков вручили мне деньги и попросили потихоньку, чтобы не видел Фогель, сходить в магазин за бутылкой водки. Я подумал, почему бы не сделать ребятам одолжение, портить отношения с ними мне не хотелось. К тому же особого криминала тут не было, подумаешь, одна бутылка на троих здоровенных бугаев!

Сказав бригадиру, что пойду прогуляться, я потопал по шпалам за пределы комбината. Купив водку, сунул её под спецовку за пазуху и, придерживая рукой, посвистывая, направился обратно. Уже подходя к цеху, споткнулся о шпалы и с ужасом почувствовал, как бутылка выскользнула у меня из-под руки. Словно в замедленной съемке я увидел, как она падает донышком вниз, прямехонько на ржавый рельс. Со звоном, показавшимся мне ударом молота о наковальню, бутылка разбилась вдребезги! Я стоял, не зная, что делать. Идти обратно? Но у меня не было денег, они находились в моем шкафчике в бытовом помещении, до которого не так-то просто было добраться. Оттуда к месту работы нас по утрам развозил служебный автобус. Пешком туда топать и топать, а ведь потом ещё надо снова идти в магазин.

Перерыв между тем кончался, и надо было что-то решать. Я вернулся в бригаду. Там уже вовсю кипела работа. Фогель посмотрел на меня и укоризненно покачал головой – из-за опоздания. Пославшие за водкой мужики поглядывали вопросительно. Выбрав момент, я рассказал им о случившемся. Не знаю, поверили они мне или нет – зэки народ недоверчивый – но оставшиеся дни я проявлял повышенную осторожность. Особенно в тех случаях, когда мне, стоящему в течке мельницы, те же зэки должны были сверху подавать двухпудовый футеровочный блок из стали Гадфильда, предназначенный для замены изношенного. Не удержат, упустят, а отскочить-то некуда, слишком мало места! Но, как видите, все обошлось, и я через несколько дней отбыл домой к родителям с полным карманом заработанных денег и справкой, заверенной главным инженером комбината, в которой было написано, что я успешно прошел производственную практику.