Надежда Коваль - Сон и наваждение

Завтра я понесу эти нарциссы в школу, чтобы подарить моей учительнице. Она возьмет букетик в руку, внимательно посмотрит на меня и скажет: «Никогда и никому не дари больше нарциссы. Это поминальные цветы, и их носят только на кладбище».

Об этом я решительно должна написать от первого лица. Словно на исповеди: высказаться и не чувствовать больше того неприятного съеживания души, той неловкости, которая обычно возникает, когда вспоминаешь, что однажды поступил против своей совести. Дело даже не в том, чтобы рассказать об этом вслух, как это делается в церкви или на приеме у психотерапевта. В том и другом случае тебе предоставляют «свободные уши». Хочу, чтобы меня услышали два человека, которых я однажды, по глупости, подвела.

Случилось это много лет тому назад, когда наряду с пионерскими существовали лагеря для летних сборов секретарей школьных комсомольских организаций. Активисты Восточно-Казахстанской области съехались на учебу в лагерь комсомольского актива в Верх-Ульбинском районе, неподалеку от города Усть-Каменогорска. Жилые корпуса, столовая, зал для собраний, площадка для проведения утренних и вечерних линеек, открытая летняя эстрада – вот все сооружения, которые есть на территории лагеря. Да еще два деревянных туалета, где невозможно находиться дольше одной минуты из-за дуста, которым обильно посыпают пространство вокруг «посадочных» отверстий.

Режим дня в лагере неизменен и строг. Подъем в семь утра, зарядка с легкой пробежкой вдоль полуразрушенной ограды, умывание у длинной цилиндрической емкости, по желобу которой тянется мутный ручеек с остатками болгарской зубной пасты «Поморин». На утреннюю линейку выстраиваются пять отрядов, составленных из школьных комсоргов. Командиры (именно так, а не иначе, зовутся лидеры отрядов) докладывают секретарю комсомольской организации лагеря о том, что отряд присутствует в полном составе. При этом они сгибают правую руку в локте, поднося крепко сжатый кулак к голове, повторяя жест испанских республиканцев «No pasarán!».

После завтрака – политзанятия, то есть лекции о том, как нужно вести комсомольскую работу в школе. Их читают члены областного комитета ВЛКСМ. После обеда – тихий час. А вечером – какое-нибудь культурное мероприятие: конкурс художественной самодеятельности, КВН или кино. В 23 часа – отбой, и не дай бог, если к этому моменту ты не окажешься в кровати! И так день за днем. В лагере есть свой комитет комсомола, в который входят самые-самые, то есть самые умные, активные и преданные «делу» комсомольцы. Возглавляет его второй секретарь обкома комсомола – женщина красивая, ухоженная, модно одетая и совсем непохожая на бескорыстного борца за коммунистические идеи. Она не утруждается скрывать от нас высокий материальный уровень, на котором живет сама и подобные ей «идейные вдохновители».

И вдруг в лагере ЧП: командир пятого отряда Володя и член комитета Света после вечернего отбоя пошли прогуляться за территорию лагеря. Тревога! Кошмар! Вопреки всем уставам! На следующий день – срочное заседание комитета: обсудить и вынести решение по инциденту. Перед началом заседания – его репетиция (!). В зале совещаний за длинным столом сидим мы, члены комитета, а во главе стола – второй секретарь обкома. Володя со Светой стоят за дверью, ждут своей участи.

– Случай, конечно же, вопиющий, – произносит секретарь, кокетливо приподняв плечи к крупным завиткам волос. – Решать вам, но мой совет: надо вывести обоих из состава комитета.

Мы слушаем, опустив головы. Входят «провинившиеся». Володя такой красивый! Глаза большие, карие. Застенчивая улыбка на лице. Света молчит, смотрит на нас.

– Ну, рассказывайте, как это вам в голову взбрело нарушить дисциплину в лагере, – начинает секретарь.

Володя, как истинный кавалер, взваливает всю вину на себя:

– Вечер был такой замечательный, полная луна, тишина. Просто хотелось прогуляться.

– Это вам не дом отдыха или санаторий! Вы здесь для того, чтобы учиться комсомольскому порядку! Вы его нарушили, а теперь слушайте приговор.

Комитетчики молчат. А я, воспитанная на утверждении, что взрослые всегда правы, собираюсь с духом и говорю:

– За то, что вы сделали, вас надо исключить из состава комитета.

Присутствующие на заседании единодушно голосуют за мое предложение.

Прошло много лет, но этот случай заставляет меня еще и еще раз вспомнить ту дурацкую, неестественную систему, в которой мы жили. Боялись произнести то, что думали или сделать то, что хотели на самом деле. Какие-то нелепые авторитеты, какие-то тетеньки и дяденьки, диктующие, как ты должен жить и что должен делать. Мне до сих пор стыдно за мой поступок.

Темнело небо впопыхах,

Роднясь с рекою в цвете.

Дождь не на шутку зарядил

Сегодня на рассвете.

Прохладных капель ручейки

Со лба на нос сливались.

Два на троих весла

Никак не поддавались.

– Греби сильнее, налегай,

Подруга мне кричала.

– Учиться новому всегда

Нам трудно лишь сначала!

Сошли на берег. Под сосной,

Промокшую до нитки,

Меня ты крепко целовал

У старенькой калитки.

Пятилетнее обучение в институте подошло к концу. Защита дипломной работы прошла на удивление гладко. Наверное потому, что в тот день шел сильный дождь. Есть такое поверье, что если важное событие сопровождается дождем, то завершается оно благополучно. Я шутила, что когда все закончится, напьюсь до чертиков. Но уже первой рюмки водки, выпитой в компании сокурсников, хватило сполна, чтобы полностью отключиться от действительности.

Вскоре после защиты усталость и нервное напряжение уступили место ощущению, что веселая студенческая жизнь безвозвратно осталась в прошлом. Надвигающееся будущее казалось подернутым такой же сероватой дымкой, которая обволакивает московское солнце в конце июня.

Распределили меня на завод железобетонных конструкций в Муроме. В этом предложении меня заинтересовало лишь название города, связанное с былинным богатырем Ильей Муромцем – обо всем другом я не думала. К сожалению, в свои 22 года я так и не усвоила, что принятие ключевых жизненных решений не должно основываться только на приятных ассоциациях с чем-то или с кем-то.

Ранним осенним утром я, с чемоданом в руке и гитарой за спиной, спустилась на перрон железнодорожной станции города Мурома. Здание вокзала напоминало архитектуру древнерусского храма. Его спроектировал А. В. Щусев – тот самый, который прославился созданием Мавзолея Ленина. Город еще спал, и прибитая к бордюрным камням дорожная пыль ожидала появления поливальных машин. До заводского общежития добиралась пешком, благо пройти нужно было всего несколько кварталов. Молодая симпатичная комендантша, после заполнения нужных бумаг, без лишних проволочек провела меня в мою комнату. Когда дверь за спиной закрылась, я поставила чемодан на пол и села на застеленную пестрым покрывалом кровать. Подперев обеими руками голову, осмотрела новое жилище; на этих девяти квадратных метрах прозаично брал начало новый этап моей жизни. Побеленные известкой стены, однотумбовый деревянный стол под книжными полками, встроенный шкаф и самотканая дорожка на полу – вот все, на чем можно было остановить взгляд. Через пять минут я почувствовала себя такой одинокой и несчастной, что на глаза навернулись слезы. В подобные минуты я обычно говорила себе: «Надо идти к людям». Но поблизости не было ни одной знакомой души! Я принялась мечтать, что однажды ко мне в гости приедут подруги из Москвы. Вот будет здорово! Тогда я удивлю их этим, ммм, как его? Мне во что бы то ни стало захотелось доказать, что в провинциальных городах тоже имеются свои маленькие прелести. В тот момент ничего оригинального в моей голове родиться не могло из-за обыкновенного незнания нового места. Впоследствии, правда, я отыскала одну экзотическую вещь в Муроме – варенье из лепестков роз.