Константин Зарубин - Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы

Всего набралось восемнадцать списков. В ворохе листков были первый А, Бэ и Вэ – в каждом из них нашлись свои Насти Чеушенко, выучившиеся писать ещё до школы, в своих квартирах с балконами, санузлами и тихими родителями на улицах Маяковского и Грибоедова. Были все три вторых класса. Был третий А и третий Бэ. Я записал наш третий Гэ. Свой третий Вэ Олеська знала и так.

Из корпуса для больших, кроме Танькиного шестого А и Юлькиного пятого Бэ, принесли ещё два пятых, ещё два шестых, седьмой А и даже восьмой Вэ. В нём училась восьмиклассница Геля, развлекавшая девочек улицы Мира легендами о своей личной жизни.

Последний список около восьми вечера в пятницу принесла Светка Авдеева с рыжей косой.

– А Олесю можно? – услышала Олеська сквозь шум хоккея по второй программе.

У неё заколотилось сердце. Светка Авдеева ещё ни разу не приходила лично к ней , а не к Вике или к ним обеим. Олеська сорвалась с подоконника во второй комнате, которую делила с Викой и Андрюшкой. Она пробежала сквозь первую комнату, мимо поддатых пап нашего дома, смотревших матч ЦСКА – «Химик». Ворвалась в кухню.

Светка стояла у порога в мокрой зелёной курточке с молнией и стоячим воротником – такой больше ни у кого не было. На рыжих волосах красиво дрожали капли. Даже Олеськина мама смотрела на Светку с улыбкой одобрения.

– Олесь, я только наброски тебе передать, – сказала Светка. – Ты просила для ИЗО которые. Тётя Лена, мы поговорим в прихожей, чтоб вам не мешать?

– Ох, Светочка, – вздохнула тётя Лена. Её руки закатывали тысячную банку с яблочным повидлом. – Если б это ты мне мешала. А не наши чемпионы по хоккею с бутылкой. – Она мотнула головой в сторону комнаты с папами.

В прихожей Светка вытащила из-под куртки три альбомных листка, вложенных в старый номер журнала «Костёр». Среди них, для конспирации, и правда было два рисунка цветными карандашами. На одном росли джунгли, из которых выглядывал зверь, похожий на помесь коня и кошки. На другом, нарисованном как будто из положения лёжа на земле, весь передний план занимала трава и красно-жёлтые кленовые листья, а на заднем плане, под небом и облаками, стоял Старый терриконик. У Олеськи перехватило дыхание от этого рисунка.

– Откуда ты про терриконик знаешь? – прошептала она.

– В смысле «знаешь»? – засмеялась Светка, не понимая. – Его отовсюду видно.

– Аааа… – покраснела Олеська.

– Олесь, – посерьёзнела Светка. – Я наш класс тебе принесла.

На третьем листке вместо рисунка синели двадцать семь имён и фамилий, записанных в алфавитном порядке Светкиным почерком – кружевным, но очень ровным и понятным. Сверху в уголке было помечено: «6 Б, школа №10» – Светкина школа в новом районе.

– Узнай про наших тоже, если получится, – попросила Светка.

– Я попробую, – прошептала Олеська, готовая лопнуть от счастья. – Я скоро-скоро попробую. Честное-пречестное.

В субботу с утра оказалось, что пятничный дождь лил не случайно. Не простояв и недели, бабье лето приказало долго жить. Красный столбик на градуснике в окне кухни скатился до второй чёрточки под отметкой «10». Из грязно-ватного неба без остановки моросило. Вика, которой поставили четыре урока на субботу, тихонько ныла, собираясь в школу. Она бы притворилась больной, если б точно знала, что занесена в Красную книгу. Но Олеська так и не решилась ей сказать.

Олеська повалялась в постели, пока не проснулся Дрюша. Когда он выполз из-под одеяла, она встала, сводила его в туалет в кладовке, сполоснула ему лицо из тазика. Пописала и умылась сама. Потом отвела Дрюшу на кухню и усадила за стол.

– Каша на плите, – шепнула мама, листая журнал «Костёр», принесённый Светкой.

Папа ещё отсыпался. Дома было тихо, тепло и уютно, по сравнению с мокротенью за окном.

Олеська поела вместе с Дрюшей. Напоила его и себя чаем с печеньем. Дрюша тоже говорил шёпотом, чтобы не разбудить папу раньше времени. Он рассказал, как у них в садике кто-то упал с карусели и «лазбился до клови», а какая-то девочка с Горняков нашла «афликанского жука». Затем он сообщил, что «Илина Лобелтовна пломахнулась».

– Чё Ирина Робертовна сделала? – насторожилась Олеська.

– Пломахнулась папком, – объяснил Дрюша, запихивая в рот печенинку. – Ома попела мемя убавить папком и помамувась.

– Не болтай с набитым ртом, – прошипела мама, не отрываясь от журнала «Костёр». – Ох, какие Авдеевской девчонке журналы выписывают. Вас подписать, что ли…

– Мам, – шепнула Олеська. – Можно я к Свете рисовать пойду? Она меня звала вчера.

Мама подняла глаза и вздохнула.

– Да иди, конечно, дочка. Иди, порисуй. Тока не лезь никуда.

Олеська вернулась в комнату и стала собираться. Первым делом она упаковала алую тетрадь и списки в полиэтиленовый пакет с фотографией Ленинграда, который хранился в её части тумбочки. Поколебавшись, она добавила сверху ещё и Викин полиэтиленовый пакет. Она же всё равно собиралась Вике всё объяснить после терриконика.

Убедившись, что мама не видит, Олеська натянула самые штопаные колготки, самую толстую юбку и носки потеплее. Под кофту пододела две футболки. Сунула в портфель рассказы Бианки – самую широкую книгу в твёрдой обложке. На ней можно было писать вместо стола.

В прихожей, закрыв за собою дверь кухни, она надела куртку с капюшоном и резиновые сапоги. Потом сдёрнула с крючка папину брезентовую накидку. Торопливо её свернула, кое-как запихала в портфель и пулей выскочила на улицу, задыхаясь от жаркого страха. Конечно, Олеська знала, что теперь её защищает Красная книга. Но делать в открытую столько всего запретного всё равно было очень боязно.

Она пошла тем же путём, каким возвращалась с терриконика неделей раньше. Сначала по улице Мира до Павлика Морозова, дальше до Горняков, потом до переезда и оттуда по виляющей тропинке вдоль железной дороги.

На улице Павлика Морозова, у поворота на Девятого мая, к дому Светки Авдеевой, Олеська ненадолго остановилась. Она представила, как здорово было бы и правда пойти к Светке. Сидеть рядом с ней полдня на большом диване, смотреть, как она рисует в альбоме. Слушать космическую музыку из Латвии.

– Нет, – запретила себе Олеська, смахнув с носа капли дождя. – Нет, нет, нет, нет, нет. Я дала честное-пречестное.

И побежала дальше вприпрыжку, пока не передумала.

Как всегда, виляющая тропинка привела её под самый крутой склон. Олеська решительно свернула влево, к железнодорожному полотну, чтобы дойти до пологого подъёма коротким и относительно сухим путём. Даже если б её не защищала Красная книга, было слишком рано, начало одиннадцатого, баня ещё не открылась, и никакой дядя Бугор не мог засечь с банного крыльца, как она шагает по шпалам с портфелем на плечах.