Константин Зарубин - Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы

От этого ощущения силы и безопасности шагалось особенно легко. Олеська заулыбалась. Она чувствовала себя как девочка из кино про детей из Нашей Страны, где все взрослые были похожи на Нину Маратовну и на папу Насти Чеушенко. В худшем случае – на трудовичку Майю Григорьевну. Она даже начала думать, что, может, и не промочит ничего, кроме юбки и колготок.

Метров через пятьдесят она поняла, что промокнуть всё-таки придётся насквозь. За прошедшую неделю между железной дорогой и пологим подъёмом вырос деревянный забор. Такое случалось периодически, когда на шахте начинали за порядок бороться. Где-нибудь ставили забор, и он там стоял, пока юношество его не разламывало.

Этот забор возвели прямо на пути у Олеськи. Одним концом он упирался в ствол шахты, из которого раньше выезжали вагонетки, а другим – в подножие терриконика. Преграда была не ахти какая, тем более что кусты вдоль забора расчистили, но чтобы её обойти, нужно было вскарабкаться по глинистому участку.

Олеська пошла вдоль забора к терриконику. Почти сразу она зачерпнула воды в левый сапог. Через несколько шагов зачерпнула в правый. Дойдя до конца забора, она полезла вверх по каше из мокрой глины и щебёнки. Юбка измазалась мгновенно. Мазки глины стали появляться на куртке. Но хуже всего была грязь на руках. Если б не внезапный забор, Олеська взошла бы на терриконик, вообще ни за что не хватаясь. А теперь она только и думала о том, чем вытереть руки, когда придёт время открывать алую тетрадку.

От края забора до старых рельс надо было прокарабкаться по диагонали метров двадцать пять, и Олеська почти преодолела это расстояние. Предвкушала уже, как выпрямится и пойдёт дальше по-человечески, на двух конечностях вместо четырёх.

– Эй! – вдруг завопил снизу взрослый голос. – Ты куда лезешь? А ну на хуй вниз! Забор же, бля, поставили для вас! Не видишь? Тупая, бля, совсем? А ну давай, откуда влезла! Щас поднимусь! По жопе – и в милицию!

Олеська даже не поглядела на источник голоса. Она рванулась обратно к забору, по диагонали вниз, бешено перебирая руками и ногами камни, засевшие в глине. В конце концов один из камней вырвался из своего глиняного ложа, её рука сорвалась, и последние метра два с половиной она катилась чуть ли не кубарем. К счастью, приземлилась на свежую кучу порубленных кустов. А главное, с внешней стороны забора.

Какая-то острая ветка разодрала ей кожу на щеке. Это Олеська поняла уже далеко от место падения. Она не стала разлёживаться на кустах, искать, где что поцарапано. Вскочила на ноги и сиганула обратно к железной дороге. Ей не хотелось проверять, насколько успешно Красная книга защищает от чужих мужиков, стерегущих шахту. Только на шпалах, отбежав от забора метров на сорок, она вытерла мокрое лицо тыльной стороной ладони и увидела кровь.

Руки она вытерла о мокрую юбку.

Пологий подъём был закрыт. Олеська заплакала, не прекращая идти по шпалам. Она не собиралась отступать. Она просто боялась до слёз, что не сможет залезть там, где круто.

Вернувшись к месту, где виляющая тропинка упиралась в самый крутой склон, Олеська решила передохнуть и села на камень. Дождь уже не моросил, он падал приличными каплями, которые стучали по капюшону и портфелю.

Посидев на камне, Олеська двинулась вправо. Если уж не до подъёма идти с рельсами, рассудила она, то хотя бы до болота, где склон, кажется, был не такой отвесный. Прыгая с камня на камень, как неделю назад, она дошла до болота. То ли зрение её обманывало, то ли склон ни грамма не делался положе. Олеська проскакала ещё метров тридцать и остановилась возле глубокой каменной борозды, которая тянулась вверх почти до самой вершины. В борозде тоже было круто, но хотя бы можно было хвататься за стенки.

Позже, когда Олеська вспоминала своё восхождение, ей казалось, что она лезла целую вечность. Резиновые сапоги чиркали по мокрым камням. Щебёнка выскальзывала из-под ног. Олеська падала, вставала, снова падала, сползала на метр вниз, вставала, хваталась за хилые ростки ольхи, за ржавые обломки арматуры, торчавшие из глины, отвоёвывала метр обратно, добавляла ещё один, переводила дух, стоя на голых коленках (штопаные колготки не выдержали альпинизма и в нескольких местах разошлись). Последний раз она оступилась прямо у вершины, когда борозда кончилась, и осталось метров пять относительно гладкой насыпи. Она случайно поставила ногу на обрывок резины, застрявший в камнях. Нога дёрнулась вниз, Олеська дёрнулась вслед за ней. Какую-то долю секунды она была уверена, что сейчас покатится по склону и сломает себе шею, и умрёт или хуже – будет ходить под себя и гнить в доме инвалидов, как обещала мама. Но всё обошлось, в последний момент она зацепилась за кривую берёзку, и берёзка выдержала её. Олеська даже захихикала, пока лежала, схватившись за эту берёзку. Ей вспомнилась настольная игра, в которую играли на дне рожденья у Гришки Тимохина. Там надо было дойти фишкой до ста, и прямо перед финишем, на клетке 97, поджидала жестокая подлянка: «Вы забыли подарки для друзей!» И ууууух – картинка с самолётом и стрелка вниз на самый старт.

Короче говоря, Олеська никогда бы не поверила, что её путь от подножия до вершины занял всего четырнадцать минут.

Ещё минут пять она просидела у края наверху. Мир вокруг терриконика был всё таким же осенним и огромным, несмотря на бесцветную плёнку дождя, размывшую его детали, и даже несмотря на слёзы, которые опять потекли у Олеськи из глаз.

Какая-то часть слёз текла от элементарной боли. Олеська, пока лезла, почти не замечала, как жгутся и колются все её ссадины и царапины.

Другая часть слёз текла от того, что было в будущем. Вечером, знала Олеська, мама с красным лицом будет орать в пустоту. Папа, вернувшись из бани, будет хлестать воздух маминой портняжной линейкой. Они были как люди из тех фильмов, которые часто повторяли по телевизору. Олеська подумала про один такой фильм, с Никулиным. Его повторяли утром, днём, вечером, весной, зимой, по первой программе, по второй, по Ленинграду. И каждый раз все люди в фильме, включая Никулина, делали точь в точь одно и то же.

Потом Олеська вытерла все слёзы – и те, что от боли, и те, что от будущего. Она поднялась с камня, на котором сидела, ничего не подложив, нарушая страшную заповедь для девочек. Пописала и отправилась делать то, зачем залезла.

Укрыться от дождя наверху было негде. В конце концов, побродив по каменному полю среди облысевших берёзок, Олеська выбрала то романтическое углубление, в котором, по рассказам Гели, назначали друг другу свидания влюблённые старшеклассники.

Она села на бревно возле кострища, достала из портфеля папину брезентовую накидку и накрыла ею себя и портфель, оставив у земли большую щель для света. Потом вытащила отсыревшие рассказы Бианки. Положила книжку на колени. Вынула алую тетрадку из обоих полиэтиленовых пакетов. Внешний пакет, Викин, тоже отсырел, зато её пакет с Ленинградом был совершенно сухой. Олеська постелила его на Бианки. Достала ручку, открыла тетрадку на второй странице, приготовила первый листок с именами. Накануне она организовала их по порядку – от первого А до восьмого Вэ. Не по порядку лежал только самый первый листок в пачке.