Константин Зарубин - Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы

Первый год её колледжа покрыла стипендия. Со вторым помогла мать. На третий пришлось зарабатывать лицемерием. Весь второй курс она играла и переигрывала роль одержимой юки, украиноамериканки с горящим взглядом и болящим сердцем. Она ходила держать плакаты у советского посольства. По субботам бесплатно вела кружки в «Рiдной школе». Ездила на все zabavy, до которых могла доехать. Когда выяснилось, что у парня, с которым она спала, бабушка из Галиции, Калина капала ему на мозги, пока он не вступил в УНА. В Украинскую национальную ассоциацию.

Отец, прослышав о таких подвигах, рвался выйти на связь. Один раз лично приехал караулить у кампуса, прождал почти три часа. Тщетно. Во-первых, она не простила его. Во-вторых, у полноценной жертвы развода шансы на стипендию были выше. А впрочем, зачем отрицать очевидное? Гранты УНА раздавали отцовские приятели. Они знали Калину с пелёнок, и вряд ли их распирало от объективности, когда обсуждалась её кандидатура. Было ли ей стыдно за это? Да ещё чего. Да ни грамма не стыдно. Главное, у него она ничего не просила. Она знала, что честно отыграла каждый полученный цент. И отыграла бы ещё, если бы не устала от роли. Ей нравилось помогать в «Рiдной школе», нравилось разгонять скуку в глазах детей. Но всё остальное встало поперёк горла. На четвёртый год колледжа она взяла кредит.

Калина остановилась в середине комнаты. Прислушалась. Тихое Би-би-си допрашивало «видного советолога». Надо ли принимать всерьёз Верховную Раду? Отпустит ли Украину генсек Горбачёв? Советолог вещал с накрахмаленным акцентом, от которого мерещились башенки на часовне Королевского колледжа. «Горбачёв консолидирует власть», – говорил он. «Без оглядки на старую партию». «На волне сочувствия». Под его всезнающий голос хотелось смести газеты с матраса и, прикорнув головой к подержанному радио, мечтать о поездке в дивный новый СССР. Году эдак в двухтысячном. Как только кончатся долги.

Так бы Калина, в общем, и сделала. Если б не поняла, что советолог убаюкивает сам себя. Он был настолько во всём уверен, что из его уверенности торчало отчаяние.

Калина встряхнулась. Выключила радио.

– Советологи… – процедила она, уходя из комнаты.

Эти люди с большими научными степенями всю жизнь разглядывали в лупу ритуальные речи генсеков. Вычисляли средний возраст членов Политбюро. Можно было слушать их лебединые мантры до второго пришествия, до выноса Ленина из Мавзолея. А можно было честно покурить травы и медитировать на красный флажок с серпом и молотом, который Джеки Шварц привезла из Ленинграда. Если удирать от действительности, лучше удирать напрямик.

Но и действительность не топталась на месте. Утром 7 вересня Калина узнала, что Джеки Шварц, которая ездила в Ленинград, обставила её навсегда. Потому что Ленинграда больше не было. Вместо него была суббота – с кислым вином после обеда и продолжением в гостях. К вечеру Калина еле держалась на велосипеде. Колотя по педалям, она шептала себе, что неееет. Нет! Город, который ещё вчера называли Ленинградом, ни-ку-да не делся. Там, в дельте реки Невы, всё было по-прежнему. Те же люди наверняка спешили в то же метро мимо той же статуи Маяковского, в ногах у которого, по словам Джэки Шварц, конвейерным потоком встречались влюблённые. Грузные, уродливые трамваи, на которые истратил пять рулонов плёнки Дерек Томсен, который тоже ездил в Ленинград, по-прежнему гремели среди облезлых имперских фасадов. Зоя Максимовна, у которой два месяца жила Вики Клейн, тоже ездившая в Ленинград, по-прежнему закалывала волосы пластмассовым гребнем, стирала пыль с корешков «Большой советской энциклопедии» и гоняла внучку в очередь за сахаром. Только теперь всё это звалось Санкт-Петербургом. То есть как «только»? А как же те жилые коробки с фотографий Дерека – романтичные и жуткие, в клетчатой сетке незакрытых швов? Они-то как могли называться «Санкт-Петербургом»?

– Они же пропадут… – Калина слезла с велосипеда и оттолкнула его в коммунальную клумбу с овощами. – Если назовёшь их «Санкт-Петербург»… Они исчезнут в аннигиляционной вспышке…

Потом она долго икала и курила на крыльце. Заоблачный Ленинград, годами паривший в её голове, расползался по своим незамазанным швам.

Аннигиляция Ленинграда решила дело. Утром 8 вересня Калина отодрала себя от матраса и, выпив аспирина, поняла, что у неё нет цепей, которые страшно терять. Сколько бы работодателей она ни подставила, в Вашингтоне всегда найдётся дюжина контор по спасению мира, которым позарез нужна своя Калина, потому что никто, кроме Калины, не готов чахнуть над их отчётностью за такую зарплату. Сколько бы она ни шаталась по планете Земля, в Вашингтоне всегда найдётся свободная комната в притоне для блудных детей среднего класса. Опять придётся брать в долг? Ну да, придётся. И что? Было минус двенадцать с половиной тысяч – станет минус тринадцать с половиной. Тысячей больше, тысячей меньше. Всё равно не расплатишься.

Но влезть в новые долги оказалось не так просто. Калина полдня просидела на первом этаже, в комнате Ренаты Палайтене, мусоля записные книжки. Они с Ренатой выпили три кофейника на двоих, но не нашли ни одного знакомого, способного одолжить больше сотни. У знакомых в принципе не было денег. Все деньги на свете принадлежали родственникам.

Родственники. Просить мать было стыдно, просить брата – противно, отца и тёток – невозможно. Но кого-то просить было надо. Оставалось зажмуриться и перепробовать все варианты. Кроме невозможных.

Калина сказала «спасибо» Ренате Палайтене и поволоклась к себе. Она решила начать с матери. Мать после развода вернулась в школу. Её новый муж, вдовец с двумя подростками на шее, не мог её содержать. Он зарабатывал в разы меньше, чем отец Калины. Мать казалась счастливой в новом браке, но это счастье происходило не от избытка денег.

Калина напрягла воображение. Можно ли обставить дело так, чтобы оно не выглядело детской блажью?

– Неа. – Она помотала головой, поднимаясь по скрипучей лестнице. – Нельзя.

Её дело, как его ни поверни, оставалось детской блажью. Чудесной, бесполезной детской блажью. Ни оправдывать её, ни противиться ей не имело смысла.

В комнате под крышей Калину встретили сигналы точного времени.

– This is London, – захрипело Би-би-си.

Калина осела на табуретку. За распахнутым окном внезапно оказался мир, залитый солнцем.

– Bingo, – прошептала она.

На следующий день она позвонила в Лондон и попросила в долг на поездку в СССР.

На той стороне океана помолчали. Затем попросили повторить.

– Мне очень нужна тысяча долларов, – повторила Калина. – Чтобы съездить в Советский Союз.

На той стороне океана прыснули в трубку.