Константин Зарубин - Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы

Впрочем, сразу всё равно не получилось. Плакать пришлось ещё четырежды.

Не прошло и дня, как Би-би-си доложило итоги украинского референдума, курьер принёс советскую визу, а чехи отложили вылет. Когда зазвонил телефон, Калина как раз сидела перед телевизором, раскрывая-закрывая листочки бледной бумаги с фотографией и штампом. У девушки на фотографии в визе были колючие тёмные волосы и большие глаза за квадратными очками. Её звали «РУДНЫК КАЛЫНА», цель её поездки была «ДЕЛОВАЯ», она ехала в «ПРЕДПРИЯТИЕ «АПАТИТ», раскинувшееся по пунктам «МОСКВА, МУРМАНСК, КИРОВСК» и почему-то «НАБЕРЕЖНЫЕ ЧЕЛНЫ». Калина любовалась этой девушкой.

Линда тем временем взяла трубку и начала поддакивать. «Ага». «Конечно». «Естественно».

Оказалось, кто-то забыл прописать в контракте лестничные пролёты. В Кировске трое суток не могли решить, какая сторона должна платить за перила. Поэтому текущая бригада задерживалась до 17-го. Вылет в Прагу откатывался на 12-е.

В другой раз Калина рыдала уже в самой Праге, носом в стекло на пятнадцатом этаже гостиницы «Панорама». Панорама состояла из серого неба и мокрого снега, который падал на город, напоминавший гибрид промзоны и спального района. Дома были унылыми, но аккуратными. Так, наверное, выглядели бы ленинградские коробки с фотографий Дерека Томсена, если бы кого-нибудь заботил их внешний вид. Когда-то Калина умела разглядеть в этих уродливых фасадах свидетельство верных приоритетов. Если общество рвётся к справедливости, если смысл жизни – интеллектуальное созидание и нравственный прогресс, зачем размениваться на красивые подоконники? Позднее, в колледже, Калина перестала понимать, зачем справедливому обществу нужны страхолюдные жилые коробки со швами, если даже несправедливые общества застроены домами, у которых швов не видно.

Но пражские слёзы душили её не от этого.

Она должна была провести в «Панораме» ровно ночь. Если бы всё шло по плану, то есть по обещаниям, которыми её накормили перед отлётом из Лондона, то в полдень 13-го она бы взяла такси до аэропорта. Её погрузили бы в Ил-76, вместе с утюгами и перилами. Вечером 13-го она бы занесла свою сумку в номер московской гостиницы. Спустившись в бар, она бы выпила 100 граммов водки. Выпив, она взяла бы такси до Красной Площади. Она прекрасно понимала, что теперь, после встречи Ельцина, Кравчука и Шушкевича в Беловежской пуще, от Советского Союза не осталось ничего, кроме Горбачёва. Это понимали все: Би-би-си, Линда, муж Линды, лондонские чехи, «Гардиан», пражский таксист, английский инженер, летевший в соседнем кресле. Но пока это отказывался понимать сам Горбачёв, оставалось место для иллюзий. В конце концов, над Кремлём ещё трепыхался красный флаг. Под флагом ещё агонизировали какие-то союзные органы. Короче, такси – на Красную Площадь. Там – брусчатка и катарсис (и обязательно снег крупными хлопьями). На следующий день снова в аэропорт. Ил-76 в Небрежные Члены – отгружать утюги и что-то из Москвы. Дальше Мурманск. Кировск. Прага. Рождество в Лондоне.

Ага. Конечно. Естественно.

В Советском Союзе, или что там было вместо него, разом кончился керосин. Даже «Люфтганза» в ленинградском «Пулково» нервно взвешивала чемоданы и умоляла пассажиров вынуть из багажа всё лишнее, если они хотят долететь до места назначения. Ил-76, который должен был отвезти её на Красную Площадь, застрял в Смоленске. Никакие деньги не могли оторвать его от земли.

Вечер 13-го Калина убила прямо в номере – шепелявым телевизором и бутылкой «Бехеровки». Телевизор показывал три местных канала, немецкое порно и американские боевики. Первая треть бутылки ушла на «Рэмбо». Вторая началась под «Красную жару». А слёзы из калининых глаз брызнули под панораму Кремля. Когда балаганные голливудские русские в телевизоре заорали на Шварценеггера в ушанке (« Что будьет с нашей страной? »), Калина приглушила звук и зашаталась по комнате. Она вытирала лицо пыльной шторой, она захлёбывалась Маяковским, она блевала в унитаз с непостижимой полочкой – и так, пока не заснула на ковре.

14-го было солнечно. Панорама Праги сильно выигрывала при таком освещении. В ней проступили фрагменты, построенные до местного рывка к справедливости. А из окна в коридоре виднелись аппетитные шпили исторического центра. Очень хотелось туда сходить, но страшно было отойти от телефона – чехи накануне допускали, что керосин в Смоленске может объявиться «с минуты на минуту». Только после ужина она осталась в баре, надеясь на чью-нибудь компанию. Но людей в баре не нашлось. Там сидело только перепившее американское бизнес-быдло с акцентами от Нью-Джерси.

15-го телефон продолжал молчать. Калина не выдержала. Она оделась и поехала в центр города, чтобы там наткнуться на Юнаса Трюгга, то есть на будущего «Союза», отца «Аполлона». Из гремящего пражского метро она выбралась прямо в Старе Место образца 1991 г. и завертелась по гулким улицам, застывшим на краю капитализма, в десяти днях от Рождества. Она гуляла до сумерек, вздрагивая от американских голосов среди промозглой сказки. Юнас попался ей вечером – в задымленной пивной, где она пыталась ужинать. Его приятель-чех подошёл к ней здороваться. Принял её за какую-то другую американку.

– Соорри! – хихикнул он, когда понял, что обознался. – American girls look like American girls!

И напросился за её стол. Потом, в ходе распития пива, он оказался неплохим человеком. Но Юнас оказался лучше. Его образцовое шведское лицо светилось нетронутой шведской верой в человечество. В этом сиянии Калина изумлённо чувствовала себя циником.

С 16-го по 20-е они встречались у вуза, где Юнас продирался сквозь чешский язык, а потом не расставались до закрытия метро. Они обошли всё, что могли обойти, не выбираясь из старых кварталов, с частыми привалами в дымных пивных. Всё было почти бесплатным. Стоило только пересчитать кроны в доллары.

Юнас жил в Праге с апреля. Он застал розовый танк в Смихове. Он рассказал, как летом упился до полусмерти вместе с чешскими соседями, которые отмечали уход последних советских частей. Полстены в его комнате занимал советский офицер, перечёркнутый русскими словами «Прощай, товарищ!» Вечером 20-го Калина глядела на перечёркнутого офицера с расстеленного дивана, запустив пальцы в соломенные волосы Юнаса, и уже пятый день подряд не могла рассказать ему истинную цель своей поездки в СССР. Ей было стыдно даже перед Юнасом, не говоря уже о его чешских знакомых и Чехословакии в целом. Не говоря уже про всю Восточную Европу. Не говоря уже про Украину. За час до полуночи, в пустом вагоне метро по дороге в «Панораму», Калина оторопела: ей чуть не стало стыдно перед отцом. Она одёрнула себя в последнюю минуту.