Константин Зарубин - Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы

– …Извини, Калина… Просто… Я, эээ, не могу никому дать в долг. Меня уже два года как сократили. Но я знаю людей, которые туда бесплатно возят. И денег ещё дают.

В тот же день Калина отложила все свободные средства на билет в Лондон.

В Лондоне, если начинать издалека, жил и умер Демьян Рудник, младший брат её деда. Братья расстались в сорок третьем, в транзитном лагере под Бланкензее. Деда отправили на юг, к баварскому фермеру, который называл Гитлера «австрийской вошью», а украинских рабочих кормил за семейным столом. Брату Демьяну повезло меньше. Он угодил в деревню Пиппердорф недалеко от лагеря. Его хозяин гонял граммофонные пластинки с речами фюрера, держал украинских рабов в свинарнике и бил их черенком лопаты. Он был настолько туп, что дождался прихода Красной Армии и пули в лоб от выпившего советского лейтенанта. Украинцев, которые не догадались убежать от репатриации, тогда же погрузили в вагоны без окон, идущие далеко на восток. Дед Демьян был среди догадливых. Он переждал репатриацию в лесу и переполз в британскую зону оккупации. В конце концов он добрался до Англии, где стал подданным Её Величества, а также отцом Линды Холл, в девичестве Рудник, которая открыла Калине дверь в лондонском пригороде 1 грудня 1991-го.

– Проходи, проходи, – засияла она, придерживая огромный живот. – Только-только мои чехи звонили. Восьмого летишь в Прагу. Десятого будешь в Москве. Одиннадцатого в Мурманске. Иди, поешь сначала. Потом расскажу подробности. Извини, что всё затянулось.

Калина смотрела на тётю щенячьими глазами. Если б не живот, бросилась бы на шею.

– Спасибо!!!

– Подожди благодарить, – усмехнулась Линда. – Ты ещё не понимаешь, во что ввязываешься.

– Не понимаю, – охотно подтвердила Калина. – Почти ничего не понимаю. Гостиница, чехи, фосфаты? Лыжи?

После завтрака детали наконец выстроились в ряд. В начале этого ряда двое загадочных чехов ворочали большими деньгами в Лондоне. Часть этих денег почему-то спускалась на постройку гостиницы в городе Кировск за полярным кругом. Идеологом проекта был новоизбранный мэр Кировска, мечтавший превратить город в жемчужину горнолыжного спорта. Местным инвестором выступал советский комбинат, производивший фосфорные удобрения. Комбинат платил натурой, то есть удобрениями. Удобрения отгружались неоглядному чехословацкому холдингу, который, среди прочего, растил пшеницу, торговал бытовой электроникой и строил дома. Строителей гостиницы привозили в Кировск чартерными рейсами из Праги, вахту за вахтой: сначала каменщиков, потом бетонщиков, затем плиточников, после них электриков и штукатуров. Теми же рейсами по тающему СССР развозились утюги и телевизоры.

Лондонские чехи командовали стройкой из Лондона и не доверяли советским партнёрам. Для перестраховки им требовались глаза со стороны. Этими глазами и была Линда. Каждые два-три месяца, без чёткого графика, её посылали убедиться, что подрядчики не дерут с русских втридорога, а русские не тормозят дело своей бюрократией или безденежьем. Последний раз она выезжала на объект в августе, с уже заметным животом. В Москве как раз случился путч, объявили чрезвычайное положение, Ельцин забрался на танк, в Ленинграде строили баррикады, и вместо трёх дней Линда просидела в Кировске неделю – пока взвинченный мэр и невозмутимые заводские начальники выжидали, не придётся ли сворачивать на фиг весь капитализм.

Чехи платили щедрые суточные. Они исходили из того, что пребывание на советской территории травмирует западного человека. Линда не собиралась их переубеждать, но сама она бывала в Мозамбике и Бразилии, и даже имела там дело с местными властями. Ей не было страшно ни в Москве, ни в Мурманске, ни в Кировске. Ей было зябко и некомфортно.

– Самая мерзкая часть – гостиница в Москве. Заплесневелый бордель на пятьсот комнат. Тараканы в номере, ванна облезлая, в коридоре орут без конца. Персонал не видит тебя в упор. Весной, правда, оказалось, что человек, который из Праги всё организует, не знал, что это гостиница для советских граждан. Долго извинялся. В августе уже получше была гостиница – для иностранцев. Что ещё. Ах да, магазины. Магазины все пустые. Но что есть, то до сих пор стоит копейки. За фунт суют неприличное количество рублей. Деньги потратить невозможно, как ни старайся.

– Все деньги твои! – горячо перебила Калина.

– Глупости. Ты едешь, тебе и платят. Что ещё. От Мурманска до Кировска два с лишним часа на машине. По льду и полярной ночи. Если закутаешься как следует, даже романтично. В Кировске русские вполне приветливые, особенно мэр и особенно Виктор, Который Решает Проблемы. Почти все стараются помочь. Получается, правда, только у Виктора. Он даже пожарного инспектора может приволочь. Когда сильно путаешь русский с украинским, все смеются. Но радостно смеются, по-доброму. Ты не забыла русский, нет?

Калина качнула головой, помешкав. Последние два года колледжа она набирала столько русистики, сколько вообще влезало в её степень по антропологии. Другое дело, что все эти курсы оказались блестящими фантиками, на которые слависты подманивали чужих студентов, очарованных перестройкой. И ведь сама виновата. Нечего было клевать на названия вроде Tolstoyevsky и How to Suffer Like a Russian. Только один курс (The Soviet Novel) вёл настоящий русский профессор. Он, правда, презирал советские романы, но зато абзацами цитировал Тургенева и подробно объяснял, как снимать дроздов советским фотоаппаратом. На прочих же семинарах гладкие мальчики с рожами будущих любителей гольфа перебивали преподов речами о доблестях капитализма, а русский язык кончался на слове «Горбачёв».

Была, конечно, ещё и последняя советская осень в Вашингтоне. В ожидании вызова из Лондона Калина зубрила слова и преследовала людей, знавших русский. Пыталась читать советский учебник по строительному делу. Ей до слёз хотелось вернуть ощущение, которое было в 85-м, накануне той самой олимпиады по русскому. Тогда, в 85-м, Калина не сомневалась, что сумела распихать русский и украинский по разным ящикам в голове. Сумела выдолбить между ними демаркационную линию. Это было прекрасное чувство. Но оно не желало возвращаться.

– Не волнуйся, – сказала Линда. – Раз меня понимают, у тебя не будет никаких проблем. Я помню, как ты чеканила Маяковского, когда приезжала с братом. « Я встал на четвереньки и залаял: гав-гав!» На стол, помню, забралась… Боже мой, какой же это год был? В голове всегда такая муть под конец беременности… Восемьдесят четвёртый?

Калина молчала, глядя в стол.

– Восемьдесят третий, – подсказал муж Линды с дивана.

– …Восемьдесят третий, – всхлипнула Калина и разревелась.

По очереди, отдельными порциями, она ещё могла бы всё это вытерпеть. Бессонный перелёт. Два с половиной месяца ожидания. Бесконечные новости по радио. Призрак той самой олимпиады. Воспоминания о поездке в Англию к волшебной тёте Линде, у которой хотелось остаться навсегда, потому что с ней можно было говорить обо всём, о чём вообще хотелось говорить. По очереди Калина стерпела бы даже то, что волшебная тётя Линда растеряла своё волшебство. По очереди – ничего страшного. Но всё навалилось одновременно, без передышки, и лучше было не бороться со слезами, а выплакать их все и сразу.