Константин Зарубин - Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы

Утром 21-го стыд смыло с повестки дня. Ей позвонили из Лондона. Какой-то Алекс с разухабистыми британскими гласными представился секретарём чехов. У самих чехов была суббота и надвигалось Рождество. Им было не до чего. Алекс невнятно извинился за своих работодателей. Он надеялся, что Калина хорошо провела время в Праге. Конечно же, ей должны были дать знать ещё в среду.

– Let me know what?!? – взорвалась Калина.

Ил-76, объяснил ей Алекс, так и не поднялся в смоленское небо. Рабочих (они хотели домой на Рождество) вывозили регулярными рейсами через Москву. Инспекция откладывалась на февраль. Разумеется, ей выплатят всё, что обещали. Она может вылететь в Лондон уже вечером.

Больше всего Калине хотелось запустить телефоном в потёртые обои. Вместо этого она наорала на Алекса и потребовала билет с открытой датой. Алекс немедленно согласился. В придачу предложил ещё две ночи в «Панораме».

– Sure! – рявкнула Калина.

Но бонусные ночи не понадобились. Ей казалось, что она сиганёт из окна, если останется в гостинице. Она собрала сумку и поехала к Юнасу.

Ещё в метро её забил озноб. Когда ошарашенный Юнас открыл ей дверь, Калина ходила ходуном. Здороваясь, она прикусила язык. Голова раскалывалась. Подкашивались ноги. Сосед Юнаса приволок градусник и намерил ей 38,8 градусов Цельсия. Боль в голове мешала вспомнить формулу пересчёта на Фаренгейт, но все вокруг сразу засуетились и заговорили по-чешски, а её закатали в одеяла на диване, под надзором советского офицера с плаката.

Время сделалось тягучим и рваным. В какой-то момент рядом села статная женщина с ледяным стетоскопом и начала задавать вопросы по-русски. Калина сбивчиво отвечала. Кивала. Послушно задирала одежду. Под конец осмотра она спросила, кто отвёз её в Советский Союз.

– Вы в Чехословакии, – успокоила её статная женщина. – Не бойтесь. Советский Союз уже не эксистует.

Собрав остатки воли, Калина дождалась, когда женщина уйдёт. На Юнаса, вбежавшего с каким-то лечебным пойлом, её силы воли уже не хватило, и третий по счёту плач случился у него на глазах. Пока она молча глотала слёзы, он лепетал, что всё скоро пройдёт:

– Врач Новакова – очень хороший врач. Она сестра моего соседа. Ты в надёжных руках.

Калина возражала мычанием. Юнас не понимал её и лепетал дальше.

В конце концов у неё не осталось выхода, и она всё ему рассказала. Она начала с семейных трапез, во время которых её отец наставительно склонял и мешал с дерьмом своизх родственников и партнёров по бизнесу. Люди, поучал отец, бывают двух видов. Одни – с негнущимся моральным стержнем и лошадиным трудолюбием. Такие люди полагаются на себя. Другие люди – клопы, безвольные и праздные. Они присасываются к окружающим. Семья Рудник, по словам отца, кишела клопами. Клопами кишел весь мир. Клопами кишела даже украинская община. После развода клопом оказалась мать Калины, заодно с её новым мужем. Страной победивших клопов был СССР. Коммунизм был их религией.

Главный вывод из этих проповедей Калина сделала для себя лет в одиннадцать. Отец и его дружки по мировоззрению ненавидели коммунизм. Значит, поняла Калина, коммунизм угрожал их лощёному миропорядочку, сколоченному из эгоизма, лицемерия и презрения к слабым. Отец мечтал о грибовидном облаке над Москвой. Значит, именно Москва и была сердцем другой истории. В этой истории была своя большая ложь, свои страшные, кровавые ошибки, но эта другая история хоть как-то куда-то ползла, а не ходила по мерзкому кругу несправедливости. Отец хотел, чтобы Калина учила немецкий, – она выбрала русский. Отец вещал, что «не ступит на украинскую землю», пока там заправляют клопы, – Калина пропадала в библиотеках, целясь в первую тройку на олимпиаде штата по русскому, потому что место в первой тройке означало поездку в Москву и Киев. Она заняла второе место. Их группа должна была высадиться в «Шереметьево» 25 липня 1985 года, через три бесконечных месяца. Неделю после олимпиады Калина не могла спать: срок её паспорта вышел в конце 84-го, а для получения нового требовалось согласие отца.

Тревога кончилась отчаянием. Презрение к отцу – ненавистью. Когда Калина, набравшись смелости, пришла к нему за подписью, он порвал форму родительского согласия. Пообещал: если она дёрнется в СССР по достижении восемнадцати, то не получит больше ни цента на колледж.

Что ещё было рассказывать?

Что, раз уж на то пошло, осталось досказать мне?

25 грудня 1991 года Калина Рудник спустилась по трапу чехословацкого самолёта и прошла паспортный контроль в таллиннском аэропорте. Белобрысый парень в новой, несоветской форме радостно проштемпелевал её паспорт, даже не взглянув на советскую визу.

– Velcaam to Estohnia! – сказал он.

– Thank you, – подняла уголки губ Калина.

В городе ещё платили советскими рублями. Рождественскую сказку Старого Таллинна окружали легионы советских коробок. Калину ещё бросало то в пот, то в холод, да и деньги лучше было бы приберечь, но она уломала Юнаса не задерживаться, ехать дальше. Они купили билеты на ленинградский автобус. В 19.12 по Москве автобус съехал с моста через Нарву и по раздолбанному асфальту покатился к ивангородскому вокзалу. Жители Ивангорода дослушивали тем временем печального Горбачёва, который прощался с ними по телевизору и говорил, что верит в их мудрость, в их силу духа.

До спуска советского флага в Кремле оставалось 26 минут.

Конец.

– То есть как? – спросит дотошный читатель. – А плакать в четвёртый раз кто будет? Там же выше написано: «Плакать пришлось ещё че-ты-реж-ды».

Ну, хорошо.

Подловили.

В четвёртый раз плакать буду я. В 2011-м. В нашем шведском вузе, на совместной лекции с доцентом Рудник. Это Калина придумала такую лекцию: сначала она яркими мазками набрасывает студентам политическую хронику развала СССР, а потом выхожу я и томлю их экономикой. Мне было сказано подойти минут через сорок. Я подошёл и ждал своей очереди в заднем ряду, на верхотуре. Она не предупредила меня, что на сорок первой минуте начнёт выразительно зачитывать то самое отречение Горбачёва в хорошем шведском переводе. Потом-то она, конечно, извинялась. Объясняла, что так делает какой-то профессор в Энн-Арборе, и вот ей тоже захотелось попробовать, и спросить меня о впечатлениях.

Ну какие, Калина, у меня могли быть впечатления?

Ты же знаешь, чтó ты читала:

«…наталкивались на нашу нетерпимость, низкий уровень политической культуры, боязнь перемен…»

«…выстраданы всей нашей историей, нашим трагическим опытом…»

«…наши общие усилия дадут плоды…»

«…наши народы будут жить в процветающем и демократическом обществе…»

Вжимаясь в кресло, я смотрел, как расплываются головы шведских мальчиков и девочек, выросших в самом процветающем и демократическом обществе, каким пока может похвастать человечество. Я слушал твоё замечательное шведское произношение и давился комком в горле.