Владислав Корнейчук - Отправление с Киевского вокзала. Роман

Будучи человеком с чувством юмора, мог про Житомир сказать:

– Чем не Таити?

Их Рио-де-Житомир. Их затерявшийся в Тихом океане экзотический остров… Как минимум – город лежал в стороне от столичной суеты. От Москвы и Ленинграда он был даже дальше, чем настоящий остров Таити, куда, оставив Францию, уехал нонконформист Гоген.

Леонид Александрович работал в русской школе Житомира. В той же, в которую со временем пошли учиться дети – Настенька и Стасик. Л.А., разговаривая с украинцами, общался на родном языке, с женой и детьми переходил на русский. И Антонина Георгиевна, и дети вполне могли поддержать разговор с украинцами на украинском.

К агрессивной украинизации Леонид Александрович относился отрицательно. За футболку с принтом «Дякую Тоби, Боже, що я не москаль!», которую Суржик в середине нулевых купил во Львове и собирался – смешно же – носить в Москве, сына отругал. Надпись назвал выходкой и безобразием.

Над Л. А. в учительской слегка подтрунивали.

– Когда персональная выставка в Москве, Ленечка? – спрашивала Зоя «Без Пяти Минут Пенсия» Ивановна, не отрываясь от тетрадок с контрольными по математике.

Леонид Александрович Суржик не обижался. Коллеги за покладистый характер, готовность помочь, профессионализм и эрудицию Л.А. уважали и, пожалуй, любили. В юности Леонид имел приятную наружность. С возрастом внешность неприятней не стала. За годы художник немного ссутулился. Но ему это даже шло: перекликалось с кротким нравом. В своих недорогих румынских костюмах школьный учитель рисования Леонид Александрович странным образом напоминал журналиста Грегори Пека из «Римских каникул».

А ведь детство папы Стаса прошло в бедном украинском селе, часть его – во время немецкой оккупации. С шести лет Леня пас корову, а досыта не ел до двадцати пяти лет. Впрочем, бедное село – не бедное, а три сестры, старший брат и сам Леонид получили высшее образование. Стараниями отца и матери, у которых детей было семеро по лавкам, не только поехали учиться в Харьков, Киев, Львов, Ленинград, окончили вузы, уехали по распределению, успешно работали учителями, врачами, инженерами.

Природная способность папы Стасика просто и с достоинством общаться с любым – от ребенка до чиновника из министерства – не могла не располагать к нему самых разных людей. Не один раз предлагали Леониду Александровичу в семидесятых и восьмидесятых годах варианты карьерного роста. Будучи лишен начальственных амбиций, Л.А. каждый раз отказывался. Помимо наличия гонора нужно было еще и в партию вступить, а он почему-то не торопился. Немного странная позиция, учитывая, что папа Стасика полностью и совершенно искренне поддерживал СССР как во внутренней, так и во внешней политике. Думается, если бы Л.А. захотел стать большим начальником, в КПСС бы вступил, причина была в том, что он не хотел расставаться со своей ролью простого учителя и абсолютно независимого художника.

Леонид Александрович избегал недостойных занятий. Не знал ни чревоугодия, ни праздности, ни стремления стяжать богатства, ни сквернословия, ни тщеславия, ни вредных привычек… Никогда не завидовал, но имел большой талант художника, учителя, прекрасное чувство юмора. А карьеризм требует от человека и не очень хороших качеств. И без махрового лизоблюдства, без прохода по головам карьеристу не обойтись. И одной мелкой бытовой хитростью, к которой и Л.А., конечно, прибегал, честолюбец сыт не будет. («Современный» Стас, будучи студентом, однажды даже посмел упрекнуть отца, ведь его карьеризм позволил бы им всем перебраться в Киев!)

Отец Стасика и в тридцать, и в шестьдесят совершенно искренне предпочитал комедии Гайдая фильмам с маркировкой «Дети до 16 лет не допускаются». Для чтения выбирал Ж. Верна и Дюма-отца, а не Золя и Мопассана. Своих детей воспитывал, – супруга проявляла тут полную солидарность, – так, чтобы они подольше оставались детьми. Суржики старались держать отпрысков подальше от грязи взрослого мира. Стасик и Настя, уткнувшись в книжки, могли все воскресенье провести. Родители только радовались: не на улице, не в неизвестно какой компании, хорошие книги читают.

При таком воспитании есть риск, что в будущем общество получит не совсем взрослых начитанных взрослых, но цель, если вдуматься, благородная. Чем не миссия «ловца во ржи»? Холден Колфилд только хотел спасать неких абстрактных детей, а родители Насти и Стасика реально своих от пропасти, даже когда та имелась лишь в их собственном воображении, отгоняли, ограждали, отвлекали…

…Выставки у Леонида Александровича все-таки случались. И не только в школе. Про них писали местные газеты, публикуя фотопортрет Л. А. Однако не только о карьере, даже о вступлении в Союз художников с его преференциями и льготами Леонид Александрович не помышлял. Для этого надо было проявлять качества настоящей городской интеллигенции – изворотливость, стратегическое мышление, а Л.А. и раньше таким не был, а тут, в родном краю, на природе, совсем уж от столичного лукавства отвык. Леонида Александровича живопись интересовала в чистом виде. В этом плане он в своем «островном» Житомире стал самым настоящим Гогеном.

Первым в курсе творческих поисков оказывался благодарный слушатель сын Стасик. Дочь Настя живописью не интересовалась, а главное, больше общалась с матерью – с женщиной красивой, но строгой.

Мама Настеньки и Стасика, в девичестве Ильина, в шестидесятых и семидесятых годах вполне могла стать фотомоделью «Работницы». Миловидная, всегда красиво завитая, со вкусом одетая. На всех фотографиях она запечатлена с улыбкой-эталоном советской прессы: скромная дружелюбность. Тот же образ строителя коммунизма, что и при Сталине, но уже гораздо менее мобилизационный, более женственный. Позади хрущевская оттепель, на дворе период брежневской стабильности, который потом полюбили называть застоем. Многое располагало в те годы к умеренному либерализму. Да, советская женщина в ту пору – по-прежнему серьезная, целеустремленная, но уже не отвергающая красивые вещи, да и собственную женственность, красоту.

Как это часто у мамочек с двумя детьми бывает, А.Г. занималась в основном ими и домом. Досугом служила серия «Подвиг» и полтора вещавших в Житомире телеканала (задняя стенка у телеприемника «Чайка», поскольку тот постоянно приходилось чинить, отсутствовала). Суржики выписывали на дом целый киоск советской прессы, включая сатирический «Перець» на украинском языке. Несколько лет – перед тем, как коммунисты наплевали на собственную же партию, упразднив «руководящую роль», – Суржикам приносили газету «Правда». Подписка на главную газету СССР была обязательным условием для членов КПСС, куда вышедшая на работу Антонина Георгиевна (дети выросли), не в пример мужу, вступила.