Владислав Корнейчук - Тень Ельцина. Книга содержит нормативную лексику

Фотограф Владислав Корнейчук

© Владислав Корнейчук, 2022

© Владислав Корнейчук, фотографии, 2022

ISBN 978-5-0051-9859-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Какой-то голос мне скомандовал тогда:

─ Арль!

И вроде как этим все было сказано: что Арль, почему Арль…

Я прожил в нем несколько месяцев. Из моего окна были видны крыши старинных домов и даже краешек древнего римского амфитеатра. Осенью 1888 года Гоген – известный эпизод – два месяца жил в «желтом доме», в «мастерской юга» Ван Гога. Оба художника намеренно выбирали одни и те же сюжеты: проверяли таким образом разные теории.

Это можно увидеть на полотнах Гогена и Ван Гога, запечатлевших виноградник, ночное кафе, один из самых красивых и старых христианских некрополей.

Кажется, я хорошо представлял себе, какими глазами смотрели обыватели провансальского захолустья на художников вроде Винсента Ван Гога и Поля Гогена, – плохо одетые и скверно питающиеся бродяги, живущие неустроенной бессемейной жизнью, – я и сам примерил эту шкуру. На живописцев часто смотрят с недоверием и легким презрением. Взрослые, занимающиеся чем-то несерьезным, мужики.

Немало я прошел километров по окрестностям Арля. Несколько раз в жарком полуденном зное, идя по полю, встречал испуганного чем-то Ван Гога. Как-то обогнал бредущую по пыльной обочине массивную фигуру Гогена.

С Ивом Рэнглером я познакомился в Арле, охотясь с этюдником за пейзажами.

Вдохновленный его оценкой моих работ, после нескольких трудовых месяцев в Провансе, перебрался в Париж, где вместе с мольбертом и ноутбуком законсервировался в квартирке эмигрантского Сен-Дени.

Под окнами – восточный базар. Но я там, как правило, редко из дома выходил. За хлебом, молоком, сигаретами в супермаркет наведался – и все.

Ко мне в Сен-Дени кроме Рэнглера никто никогда не приезжал. Да и мне было неловко в неряшливую и неуютную квартиру приглашать знакомых девиц. Хотя их у меня тогда и не было. К тому же я был влюблен в начинающую актрису Летицию.

Ив Рэнглер (ему хорошо за сорок) – из тех, о ком говорят: метр с кепкой. Настоящая фамилия Мартен. Неряшливым размашистым почерком живописец на каждой своей картине оставляет фирменный росчерк: Yves Wrangler.

Когда-то, из-за того, что он постоянно спорил, отчаянные бойцы-фанаты – hools футбольного клуба «Манчестер Юнайтед» – прозвали художника Рэнглером.

Вчера мы сидели в студии Ива на площади Альма за двенадцатилетним односолодовым виски. Бледно-голубой фон огромного окна, возле которого мы устроились, рассекала светло-коричневая Эйфелева башня. Художник, уловив неподдельное внимание, неспешный интерес, которых так мало осталось в мегаполисах, рассказывал о своей жизни.

Детство выросшего по другую сторону Ла-Манша француза прошло в семидесятые годы в Манчестере. Отчим-англичанин – человек недалекий и грубый, когда, по его мнению, пасынок был виноват, награждал того тумаками. По словам моего старшего друга, за свой крайне низкий рост спасибо он может сказать именно отчиму. Впрочем, и матери – тоже.

Натянув заляпанный масляными красками берет с пятиконечной звездой, делавший Рэнглера похожим на известного латиноамериканского камрада, художник курил бесконечную трубку. Когда табак в ней гас, Ив щелкал специальной зажигалкой, затягивался и на время про трубку забывал.

От матери, по словам Рэнглера, он тоже получил немало оплеух.

─ Они с отчимом словно соревновались, – откровенничал художник. – Не знаю, хотела ли она намеренно подавить мое «я». «Шелковый у меня будешь!» – слышал от нее регулярно. Не раз, не два в кабинетах манчестерских педиатров матери обо мне говорили: «Он у вас вялый». А мать, кажется, недоумевала: с чего бы это? Как будто могло быть иначе!

Слушая Рэнглера, вспоминаю, как моя мать о шалопае Юлеке из моего класса говорила:

─ Ужас, Яцек, за ним родители совсем не смотрят!

Я же, глядя на самодовольного, словно звезда Голливуда, Юлека, не мог не прийти к кощунственному выводу. Да, его мать и отец занимают куда более скромное положение на социальной лестнице, чем мои, да, у меня намного лучше с успеваемостью, – но все это не мешает Юлеку стабильно демонстрировать веселую рожу…

За окном стемнело. Надо было возвращаться к себе, на улицу Шато д`О, где я с недавних пор жил.

─ Да побудь еще, Жак! – Обращаясь ко мне Ив использовал французский эквивалент моего имени. – Хочешь кофе? У меня еще круассаны остались.

Покидать уютное ателье Рэнглера, выходить на шумные парижские улицы, брести до станции метро – не очень-то и хотелось…

─ Отчим, – рассказывал Ив, ставя передо мной двойной эспрессо, – замахиваясь и видя, что я сжался и дрожу, всегда обязательно жестко, резюмировал: «У-у, трус!» Удара могло и не последовать. Я был как дрессированная собачка. Получив ранее бессчетное количество затрещин и пинков, теперь пугливо реагировал уже на один только замах. А отчим непременно констатировал: «Трус». Я привык к мысли о своей ущербности, та вросла в меня своими корнями. Если бы не мой сосед, мой друг, с которым я стал ходить на футбольные матчи «Юнайтед», драться с фанатами других команд, – Ив неосознанно провел указательным пальцем по длинному, берущему начало на подбородке, шраму, – так, скорее всего, с этим ощущением и жил бы. Я раздавил этот страх окончательно в той драке, когда толпа «синих» нас четверых волтузила по тротуарной плитке недалеко от их поганого «Стэмфорд Бридж». Достаточно сказать, Жак, что из нашей четверки тогда живым остался только я. Это была скорее случайность. Очнулся в больнице только на четвертый день. И один час всего был в сознании. Потом еще дня два без сознания…

─ А что твой отец?

─ Он – француз. Живет в Лондоне. Я бывал у него дома, когда он уже бросил мать. Жил у папаши несколько раз неделю-другую… Когда сбегал из Манчестера от отчима с матерью. Когда на матч с «Вест Хэм» приезжал… От моей матери он периодически получал подзатыльники – буквально, Жак! – и бросил ее, что вполне объяснимо. Однажды, еще в девяностых, отец, имевший тогда маленькое агентство недвижимости, приезжал в Париж, чтобы убедить меня расстаться с «богемной жизнью». Предлагал работу в своем лондонском офисе. Помню, шли с ним по Елисейским полям. Разговаривали, молчали. Я пил на ходу из банки пиво, курил сигарету – и услышал от него что-то на тему здорового образа жизни… Меня прорвало. Про его подкаблучничество, про его бегство, про то, что обязательно стану, вопреки всем его сомнениям, большим художником, – все разом на него вывалил. Прохожие – мы, кажется, подходили к Триумфальной арке – смотрели на нас, как на психов. На площади Этуаль он сел в такси и укатил.