Владислав Корнейчук - Тень Ельцина. Книга содержит нормативную лексику

─ Открыв один из его рассказов, сейчас не помню, какой, – сообщает нам Поль, – прочитал потом Горького все, что нашел на французском.

─ Что ни книга, то призыв к революции! – замечает Милана, оторвавшись от приготовления сэндвичей.

Участник афганских спецопераций листает книгу Горького. Находит нужную страницу. Смотрит на меня.

─ Нашел. Слушай. Дед, после того, как он маленького Алешу сильно выпорол, приходит к тому и говорит: «Ты знай: когда свой, родной бьет, – это не обида, а наука! Чужому не давайся, а свой ничего! Ты думаешь, меня не били? Меня, Олеша, так били, что ты этого и в страшном сне не увидишь. Меня так обижали, что, поди-ка, сам господь бог глядел – плакал! А что вышло? Сирота, нищей матери сын, я вот дошел до своего места, – старшиной цеховым сделан, начальник людям».

─ Границ четких нет, измерителя – вроде градусника – нет. – Меня уже несет. Мало спал, выпил… Я не замолкаю. – Сколько чего – неизвестно. Пропорции – какие? Если б хоть примерно представлять. Все перемешано. И сентиментальность, и агрессия, и душевная щедрость, и мягкость, и твердость – такой коктейль, что ого-го! Были с матерью у окулиста. Перед тем, как мне в школу идти. Там таблица эта. Знаешь. Врачиха тычет указкой в рисунок – я называю, что там. Про некоторые изображения я просто не знал, что это такое: какой-то придурок нарисовал для этой таблицы нечто ни на что не похожее. В результате мне был поставлен диагноз «близорукость». Прописали очки и заставили носить, что для нормального зрения, конечно, вредно.

─ Жак, а почему ты не сказал, что не понимаешь, что там изображено?

─ Потому, Милана, что я стеснялся врачихи, как и всех людей вообще! Потому что боялся матери. Лишний раз лучше помалкивать, так мне внушили. Но я ж тебе и говорю сейчас. Почему к человеку надо относиться так, будто он все должен знать, уметь, только потому, что этот человек – мать, отец, старшая сестра?

─ Твой отец, как я понимаю, тоже далек от идеала! – Подруга Поля считает своих родителей идеальными только потому, что никогда серьезно не задумывалась над тем, какие они на самом деле. Многие знания – многие печали.

─ Милана, мы все далеки от идеала. И, само собой, наши отцы – тоже. Папаша моего одноклассника Юлека грабил ночные поезда, в основном – идущие по ветке Москва – Варшава. Ночью c напарником врывался, по наводке проводника, в купе и тряс богатых туристов и мелких торгашей. Даже акселерата Юлека с собой брал. Тому пятнадцать было, когда ветеран, герой Советского Союза, продырявил грабителей из их же «беретты».

─ Жак, ты боевик пересказываешь?

─ Это жизнь, Милана! О жизни в Польше тебе рассказываю. Абсолютно седой, весь в пигментных пятнах, застиранной майке и заштопанных тренировочных штанах дед этот приподнялся с нижней полки и – хоп! – папа Юлека обезоружен, а пистолет смотрит в его сторону. Сам Юлек за отцом стоял и из оружия имел кулаки, баллончик с каким-то газом и наглую рожу. В общем, одной пулей едва проснувшийся герой Советского Союза их прошил. Не думаю, Милана, что Юлеку с отцом повезло больше, чем мне.

─ Ты просто недостаточно романтик! – Милана, похоже, считает, что я эту историю придумал.

А я только чуть-чуть присочинил, не все детали помню, восемь лет прошло. Эту историю в лицее целый месяц обсуждали. Случай, произошедший вблизи польско-белорусской границы, превратился в миф с множеством версий. По одной – Юлека застрелил отец, поскольку одна из двух кобыл, на которых они прискакали грабить поезд, вышла из строя: Боливар не выдержит двоих…

На меня белое вино действует веселяще, а сербке почему-то хочется драматизировать.

─ Жак, какой смысл в этом вот так грубо, топорно копаться? Иди к психоаналитику!

─ Если б, Милана, я лично не знал психоаналитика, еженедельно снимающего до состояния синих соплей стресс в соседнем баре, если б сеансы этих «кудесников» не были б так дороги, пошел бы сегодня же! Впрочем, я ж был как-то у психоаналитика. Он меня что-то спросил, черкнул в блокноте своем пару слов. Я, как полагается, лежал на кушетке. У него в кабинете над столом висел старина Фрейд. На подоконнике… м-м-м… подставка для курительных трубок, помню, стояла. И самих трубок там было штук семь. Смолил, думаю, как ненормальный этими трубками…

─ А что он сказал?

─ Я не помню. Он говорил, имея в виду, что я буду к нему постоянно ходить на эти сеансы, а потом просто посоветовал принимать снотворное, явно – очень токсичное. Откровенное шарлатанство! С меня отравленного автомобильными выхлопами парижского воздуха достаточно! На следующий день я этого мужика на площади Пигаль видел входящим в порнокинотеатр. Да, смешно, но это – факт. Милана, ну, бывает такое. Случай. Совпадение. Иду по Пигаль. Там вход такой… с плотной портьерой. Слышны звуки, точнее – стоны. Возле дыры – здоровенный чернокожий привратник, улыбается: милости просим, все будет ОК… Да я понимаю, что вы и сами там мимо проходили! Ну вот… Он то ли рекламки-программки, то ли флайеры раздает. Передо мной шел мужик, обычный какой-то, я не разглядывал, остановился выяснить у громилы, что там интересненького. Я как раз мимо них проходил. Оказалось – это тот самый психоаналитик! Оглядываюсь, а он внутрь пошел. Наверняка подверг во время киносеанса кого-то психоанализу.

Поль все это время продолжает читать книгу Горького.

─ Ты-то сам там, на Пигаль, что делал? – Милане почти смешно. У сербки быстро меняется настроение.

─ Да известно, что, посещал проститутку. В психотерапевтических целях.

─ Серьезно? Жак…

─ Шучу. Я их боюсь на самом деле.

Пора вырывать Поля из цепких лап Горького. Он все это время, словно прилежный ученик, читает «Детство»!

─ Дружище, – обращаюсь к французу, – а можешь вслух?

Поль отрывает взгляд от книги. Смотрит на нас с Миланой так, словно видит впервые.

─ Ладно. Слушайте, – смиренно соглашается Поль.

─ Рассказывал он вплоть до вечера, и, когда ушел, ласково простясь со мной, – читает нам Поль «Детство» Горького, – я знал, что дедушка не злой и не страшен. Мне до слез трудно было вспоминать, что это он так жестоко избил меня, но и забыть об этом я не мог…

─ Кстати, если бы не этот жестокий дед, стал бы Алеша Пешков – Максимом Горьким? Сто процентов – нет. Поль, я хотел тебя, почти дипломированного историка, спросить. В государствах, где у власти находился не крупный капитал, а трудящиеся, подавления личности не было?

─ Если коротко, то было.

─ Вот! И ты говоришь, что есть смысл в какой-то там борьбе?

Поль, увидев на лице Миланы недоумение, говорит:

─ Жак, поговорим потом на эти темы, а? Честно говоря, сейчас хочется просто посидеть дома, попить вина, поболтать о чем-то более веселом.

─ Вот-вот, Жак, – соглашается его подруга, – перестань мрачно смотреть на мир.