Владислав Корнейчук - Тень Ельцина. Книга содержит нормативную лексику

Приехав в Москву после окончания школы в Пскове, Дмитрий поменял адресов не меньше, чем Моцарт в Вене. Ареал обитания иногороднего артиста в то время был – от коммуналки над Елисеевским магазином до девятиэтажки на окраине Люберец. Даже во временно пустовавшем загородном доме Татьяны Артемовны довелось померзнуть: стояла поздняя осень, а дров народная артистка СССР не завезла… В общем, натерпелся Облаков в ожидании больших ролей.

ГИТИС Дмитрий окончил, когда уже никакого распределения и в помине не было. Во времена Советского Союза выпускники вузов в Москве, Ленинграде и республиканских столицах возмущались: оканчиваешь вуз, но если московского, ленинградского (далее по списку) штампа в паспорте нет, то поезжай в Омск, Саратов, Астрахань трудиться в местном театре. Мало кто с легким сердцем отправлялся служить на периферию.

Послевузовское распределение либералы с демократами ликвидировали. Не хочешь в Омск – не надо. Но только в столицах тебе никто ничего не обязан предоставлять. И в другой город, если хочешь, можешь разве что на свой страх и риск ехать.

Получив диплом «актера драматического театра и кино», Облаков не сразу придумал, что с ним и с собой делать. Шел 94-й год. Дмитрий ходил на актерские кастинги, а однажды на платформе пригородного сообщения увидел своего однокурсника. Тот крутился среди зевак, наблюдающих за манипулирующим наперстками и шариком крепышом.

Гриша Гусинкин подмигнул Облакову и продиктовал семь цифр домашнего номера.

─ Звякни мне вечером, Димастый! – по-свойски крикнул он коллеге-артисту, устремившись к подошедшей электричке.

─ Зарплата в театре – сам понимаешь, – сказал вечером Дмитрию по телефону ассистент подмосковного наперсточника. – Подрабатываю. Не только на жизнь, но и на такси хватает.

Два раза в неделю Гусинкин становился в своем театре Кушать Подано, а в свободное от «основной работы» время изображал зеваку или «азартного Парамошу».

─ Штабных мест, – спросил Облаков актера-шулера, с которым когда-то учился в ГИТИСе, имея в виду место в штате, – у вас там не предвидится?

─ Разве что в «группе поддержки».

Облаков тогда был еще полон артистических амбиций. Шестнадцать лет назад, в 94-м, в возрасте двадцати одного года, он, конечно, еще верил в то, что станет, если не великим, то известным, актером театра и кино. А пока жил более чем скромно – макароны, чай, «Пегас»…

Крылатый конь, как известно из древнегреческой мифологии, был любимцем муз. «Любимец муз» Дмитрий Облаков предпочитал эти сигареты всего лишь за дешевизну и постоянное присутствие в ассортименте ближайшего ларька.

Он и после встречи с Гусинкиным продолжал посещать актерские кастинги и через несколько месяцев снялся в эпизоде «Ночной бабочки», ставшей одним из лидеров проката. Потом пошли всякие телесериалы и разная реклама, жизнь у московских актеров к началу нулевых немного наладилась.

Дмитрий увидел и вытащил из пластмассового пакета старую записную книжку, которую вел еще в старших классах и какое-то время в театральном институте. Повертел в руках, раскрыл. «Просто выкинуть? А ведь некоторые шестизначные номера телефонов, скорее всего, актуальны. Можно позвонить в свое псковское детство – Шурику или Оксанке…»

В подаренной и даже подписанной отцом, маленькой – семь на двенадцать – книжке со страницами в клеточку Облаков обнаружил массу поистине исторических записей.

С какого-то момента начинались уже московские семизначные номера.

Обнаружилось много следов культпоходов, все больше по театрам:

«Суббота, 2 октября – Ленком, „Sorry“, 19:00».

«Четверг, 6 декабря – Большой театр, „Лебединое озеро“, 19:00».

В начале 91-го, после зимней сессии, запись:

«Позвонить Юле, 499-…»

«А ведь Юля, – вспомнил Облаков, – это та самая Юля. Из кордебалета. А телефона Светы почему-то нет…»

Обнаружился номер комнаты находившегося в высотке на Ленгорах общежития, где жила бельгийка Жозиана. Эта информация относилась уже к 92-му году. Много чего, конечно, записная книжка не отражала.

Облаков, бросив взгляд на покрытую толстым слоем пыли репродукцию известной картины Рубенса «Союз Земли и Воды» (похоже, Галина Семеновна завесила шедевром какое-то уж слишком большое пятно на обоях), громко пошутил:

─ Прямо как мы с Юлькой!

Облаков гоготнул (словно подросток, стесняющийся полового созревания).

Листая дальше книжечку в зеленой обложке, Облаков на одной из страниц обнаружил стихи собственного сочинения:

Облаков обеими ладонями сильно потер лоб.

─ Ну и стишата я писал! – актер, ужаснувшись собственной лирике (написано в восемнадцать лет), отложил записную книжку в кучу, которую он увозил в Ниццу в одном из двух чемоданов.

Посадочный талон рейса Москва – Нью-Йорк…

Номер выхода в международном терминале аэропорта, который тогда еще назывался «Шереметьево-2», место в «боинге» – возле окна.

«Ночная бабочка» с успехом шла на экранах США и Канады, для участия в телешоу пригласили актеров не только первого, но и второго плана. Самая первая поездка за границу, самый первый в жизни международный перелет. Неужели просто взять и выбросить посадочный талон?

«Много места не займет», – подумал Дмитрий и сунул прямоугольный кусочек плотной бумаги в сборник пьес Теннеси Уильямса – тот оказался в финале «Ночи игуаны».

Несколько лет назад Дмитрий вознамерился стать драматургом. Осталось от этого печального опыта к моменту отъезда одно лишь слабое нежелание выбрасывать книгу американского автора.

Он понимал: традиционной аристотелевской драмой заявить о себе неизвестному литератору почти невозможно. Несколько бессонных люберецких ночей – и Облаков написал экспериментально-депрессивную пьесу «Луна и дерьмо». Название навевало ассоциации с Моэмом и Гогеном, что представлялось Дмитрию скорее плюсом.

Персонажи его пьесы сыпали матом, курили, изображали нервяк. Был момент, когда актеры даже плевали в зрителей. Все четверо, словно по команде. Это при том, что людей в зале собралось бы, скорее всего, меньше, чем на сцене. Одна из героинь в финале спектакля кидала публике собственный лифчик и надрывно кричала:

─ Когда ж вы уже сможете понять женщину?!

Облаков планировал покорить жюри «Золотой закваски». Как минимум, его женскую часть. Но ставить эту пьесу не захотел почему-то даже театр «Чпок», где мат и плевки были обычным делом.

Все, что у Облакова реально наличествовало в активе, – безрадостная актерская поденщина. А ведь как хорошо все начиналось…

Июнь 1990 года.