Евгения Монастырская - Я лесбиянка: история жизни и любви. Том первый

Обменявшись увесистыми тетрадями, расползались по домам. И оставшись одна, давясь сигаретным дымом, я осторожно переворачивала тонкие страницы в голубую паутинку, выискивая между строк ее признание, чувство, желание. Спала с тетрадями под подушкой, гладила пальцами листы, внюхивалась в уже засаленную мной же обложку.

Однажды опять прочла в ее тетради: «Наше взаимное притяжение – ошибка природы, и как жаль, что мы не можем быть вместе. Как же несправедливо, что мы одного пола». Перевернула страницу, увидела размытые потекшие буквы. Она писала, что плачет. Поднесла страницу к губам, целовала долго. А потом лизнула оплавленную слезой букву, в надежде почувствовать соль ее слез. Но ощутила лишь пыльный привкус несвежей бумаги.

Несколько лет пролетело в невнятном сне. Общались мы уже не так часто, временами ссорились, не звоня друг другу неделями. Я стала вспыльчивой, злилась непонятно на что. Все хотела собраться с силами и поговорить с ней. Но о чем? О своей невозможной любви? Все надеялась, что она сама придет, снова поцелует мягко, влажно, а потом еще и еще. И вот мы уже в кровати и пружины старого дивана впиваются мне в лопатки, а она ложиться на меня сверху и вытягивается во весь рост.

Мама жила у отчима, приезжая ко мне раз в неделю. Я, конечно, скрывала, молчала. Бросила МГУ, куда с трудом поступила на истфак, благодаря выматывающим занятиям с репетиторами. Мама расстроилась. Аня, между тем, успешно училась во втором меде на медицинского кибернетика.

Как-то раз поссорились крепко и уже шла четвертая неделя молчания. Я окопалась в своем ощетинившемся мирке, редко выходила на улицу. Вяло передвигалась по квартире, жмурясь от яркого света. Затягивала окно тяжелыми шторами.

Этот майский день был по-летнему теплый. Во всю цвела старая кряжистая яблоня. Каждую весну я боялась, что она не проснется после зимы, не расцветет. Каждую весну говорила ей: «Здравствуй!». И тянулась из окна второго этажа, и гладила пальцами ожившие ветви.

Села на подоконник. «Привет, яблоня!» Долго дымила, прикуривая одну за другой. Изучала бугристый ствол. Шмели и пчелы жужжали над яблоневым цветом. Курила и курила, будто надеясь прожечь тлеющим кончиком сигареты дыру в пространстве. Аромат бледно-розовых цветков смешивался с запахом сигарет. Сгустились сумерки, потемнели молодые листья. Я все сидела, прислушиваясь к голосам многоквартирного дома, к пению птиц и дальнему лаю ошалевших от весеннего ветра собак.

Протарахтел зеленый дисковый телефон. Спрыгнула с подоконника.

Она похихикивала в трубку, она была нетрезва. Сердце дернулось и ударило в голову.

– Мы недалеко, пару остановок на метро, можно зайти? – она говорила и похихикивала.

– Кто?.. Ты с кем?

– С Юрой, его зовут Юра.

– Юра?

– Да, парень, познакомились неделю назад.

Я посмотрела в распахнутое окно на тающие в сумраке цветы яблони. По листьям забарабанил дождь.

– Нам некуда идти… – она обиженно потянула это последнее «идти-и».

Я молчала.

– Мы ненадолго.

– И… зачем?

– Нам некуда идти, – упрямо повторила она, и я представила лицо обиженного ребенка.

– Приходите.

Очень медленно положила трубку на рычаг. Минут пять сидела, чуть покачиваясь. Парень, парень. Парень! Я покачивалась. И зачем согласилась впустить? Хочу посмотреть на ее парня?

Вдруг сорвавшись с места, принялась рассовывать разбросанные вещи, пихала их комками в полки шкафа, уминая грубо. На кухне высились горы немытой посуды, увенчанные каемкой зеленоватой пахучей плесени. Хрустящие обертки от конфет растерзанными бабочками усеяли пол. Трусы в углу, трусы на спинке стула, трусы на письменном столе. Ее рядом не было, поэтому убираться не стоило, да. Но теперь она, нетрезвая, держащая за руку какого-то парня, шла петляющей походкой, направляясь прямо в мое логово.

Гору тарелок я разделила на две стопки, сунула в два пакета и задвинула под кухонный стол. Пусть так. Скинула домашние штаны, надела джинсы и парадную красную рубашку в клетку. Чесанула пару раз щеткой всклокоченную шевелюру. За окном разлилась ночь, и ветви яблони выступали из темноты бугристыми щупальцами.

Мелодично пропел звонок. Медленно двинулась к двери. Осторожно ступала по паркету, все казалось, он треснет, будто тонкий лед. Представила, как проваливаюсь в темное-ледяное-жуткое.

Она улыбалась и опять похихикивала, глаза щурила пьяные. На волосах блестели капельки дождя. Тряхнула медной копной, разлетелись брызги. Рядом стоял высокий парень с длинными сильными руками. Его можно было назвать симпатичным, он приобнял ее за талию, лыбился.

Я помялась в коридоре, переступая с ноги на ногу.

– Проходите, – промямлила, отступая в комнату.

Пятилась, осторожно. Подумала о валидоле, кинуть бы под язык. Я начинала задыхаться. Вспомнила: нет в аптечке. Они молодые, горячие, у них притяжение, все им ясно и понятно между собой. И я молодая горячая, но выкинули меня из игры. Я топталась на обочине, хватала ртом воздух, не в силах разозлиться, закричать. Мне показалось, я отброшена на много лет назад; стою на площадке детского сада, топчу валеночками в галошах сизый мартовский снег. Со мной не хотят играть. Стою у железной ограды.

– Нам некуда было пойти, – парень пожевал большими красивыми губами и носом подшмыгнул.

Я кивнула. Хотелось кричать. Под тапком зашуршала убитая бабочка – конфетная обертка.

Парень вошел в комнату, заполнил собой пространство. Большие уверенные руки, столбы-ноги в голубых джинсах, крепко сидящая крупная голова. Красивое животное. Он головой поворачивал как-то по лошадиному, оглядывая мою комнату, и ресницами длинными вяло шевелил. Его было слишком много.

– Чай хотите? – я вспомнила, что у меня нет сахара.

Они кивнули.

Он трогал большими губами горячий край чашки, чуть собирая их алыми складочками. Причмокивал и блаженно глаза прикрывал, будто пил не пустой обжигающий дешевый чай, а изысканный напиток комнатной температуры.

У них закончилось спиртное, они выпили бутылку портвейна по дороге ко мне, под дождем.

– Три семерки, – сказал парень, причмокнув губами и улыбнулся.

– Отвратная сладкая дрянь, – подхватила Аня с видом эксперта и опять хихикнула.

– Дрянь, – кивнула я.

И снова посмотрела, как мужские губы касаются краев чашки. Этими губами он трогал ее губы, аккуратные, маленькие. Засасывал, причмокивал, языком в рот проникал. Прихватывал нижнюю губу и чуть кусал, а потом, возможно, языком проводил по ее верхним деснам. Так делала Аня со мной тогда, в том углу. Я с ума сошла, когда она языком по верхним деснам… У меня закружилась голова.

– Я в душ, – Аня встала.