Евгения Монастырская - Я лесбиянка: история жизни и любви. Том первый

В десять лет меня отправили в пионерский лагерь на зимние каникулы. Поселили в уютных небольших комнатках с четырьмя кроватями, – невиданная роскошь по том временам. Обычно корпуса пионерских лагерей напоминали бараки. В огромных комнатах стояло по десять железных, отвратительно скрипящих коек. К изголовьям жались изуродованные бранными словами, обшарпанные тумбочки.

Здесь же был уют и тепло. Даже пахло по-домашнему, не то сырниками, не то шерстяными лежалыми вещами.

Вошла в комнату первой, выбрала место у окна. Села осторожно, слегка покачалась на пружинах, они пропели тоненько, еле слышно. С удовольствием огладила деревянную спинку в изголовье. Гладкая поверхность, покрытая светлым лаком, понравилась, приятно скользили по ней пальцы.

А потом вошла она. Челка лезла ей в глаза, и девочка энергично трясла головой. Посмотрела на меня, чуть улыбнувшись кончиками губ. С размаху кинула вещи на соседнюю кровать. Я хлопала глазами, силясь произнести «привет», но проглотила слово, выдав отвратно хрюкающий звук.

Все в ней было ладно: и опрятная одежда, и смешные ямочки на щеках. И какой-то совсем новый для меня сладковато-пряничный запах, исходивший то ли от польского, редкого по тем временам, синего джемпера, то ли от каштановых растрепанных волос. Нездешняя, яркая, воздушная. Грезилось мне, будто пришла она из другой жизни. И там, в этом неведомом мире, она выступает как девочка-рыцарь, скачет на быстроногом коне в серых яблоках и рубает врагов огромным мечом.

А позже думала так: у нее – великолепной и безупречной, должно быть, невероятно много друзей. И все восхищаются, и все ищут с ней дружбы. Этой девочке неведомо одиночество, незнаком стыд. И чувство бессилия неведомо, когда стоишь у классной доски и со всех сторон несутся смешки, издевки и даже комочки бумаги, смоченные слюной. Потому что тебя считают странной. Не такой. И, конечно, конечно, мы не можем быть вместе, ибо – из разных миров. Она – Королева. Я – Изгой. Так думала я вечерами, кутаясь в тонкое одеяльце, украдкой наблюдая, как девочка-рыцарь вешает свою волшебную одежду-кольчугу на спинку стула.

Как-то заснуть не могла. За окнами выл озверевший северный ветер, сыпал пригоршни снежной крупы в дрожащие стекла. Стонали огромные вязы, и какая-то железка, возможно часть оторвавшейся и повисшей трубы, громыхала и билась о стену. Я ерзала в кровати, натягивая на себя уже второе хлипкое одеяльце мышиного цвета. Все равно мерзли ноги, то ли от страха, то ли от холода. Повернулась к кровати соседки. Глаза Кати сверкнули в темноте.

– Не спишь? – спросила она тихо.

– Не могу.

Я начала говорить, меня унесло. Так долго ждала ту, с которой можно себя отпустить. Говорили долго, откровенно, перебивая друг друга горячим шепотом.

Этой ночью, вцепившись в краешек подушки, я вывалила на собеседницу почти все. Про отчима-шизофреника, непризнанного, нищего художника. Иногда он бил маму, вымещая злость, неустроенность. Про то, что хочу стать зоологом. Да! Изучать китов и дельфинов. Представляешь? Ага, плыть на научном судне, а впереди закат и стая касаток. Я пьянела от своего горячего шепота и говорила, говорила, не в силах остановиться. И хотелось встряхнуть Катю, прилипшую щекой к подушке. Представляешь?! Море, волны, свобода! А я морское существо, знаешь? Да, скорее всего, дельфин. Я выдала свой секрет. И когда-нибудь уплыву из мира людей к морским сестрам и братьям.

Она слушала, ее глаза озерками переливались в темноте, она кивала, задавала вопросы и говорила о себе.

Лишь одного не сказала я – не могла признаться, – что в школе со мной не дружат. Есть лишь одна подружка из параллельного класса. А все остальные просто не понимают, что я такое. А я не могу объяснить. Я не могу объяснить. Сама не понимаю, кто я.

Утром застилала кровать и руки мои дрожали. Долго старательно расправляла непослушные складочки на желтоватой простыне с синяком казенного штампа в углу. Делала вид, будто очень занята, избегая смотреть в ее сторону. И наконец обернулась, застыла, настороженно глянув на Катю. Сейчас она, как и те, другие, отвернется от меня. Поднимет на смех. Все пойдет по годами отработанному сценарию. У них всегда так.

Но случилось иначе. После этой ночи мы стали неразлучны. Вместе сидели, высунув язык, над дощечками в кружке выжигания. И я наблюдала, как она старательно выводит Удава из мультфильма «33 попугая». Сама корпела над Мамонтенком, он получался забавный, грустный и глядел круглыми глазками призывно, вопрошающе. Его ждало долгое опасное путешествие в поисках мамы.

Только однажды мы разлучились. Вожатые повели группу в лыжный поход. Снега в ту зиму навалило много. Я шла в цепочке, уставившись в Катину желтую шапку, усыпанную красным мелким горохом. Спереди, сзади раздавалось шумное дыхание, над группой поднялось облако пара. А потом вожатый, идущий впереди, начал убыстрять темп. Нетренированная, я стала отставать, запыхалась, уступила лыжную напирающим сзади и, наконец, оказалась в самом хвосте. За мной шел подгоняющий меня вожатый. Через пару минут обогнал, ободряюще кивнув напоследок.

Цепочка лыжников скрылась. Где-то там в желтой шапочке отважно неслась сквозь искрящиеся сугробы моя Королева. Я остановилась. Меня обступали огромные притихшие ели, похожие на сказочных великанов, только я никак не могла решить добрых или злых. Совсем рядом раздалась оглушительная дробь дятла. И вновь наступила тишина. Хотелось плакать. Руки заледенели, я скинула колючие варежки и подышала на пальцы. Мир замер. Мир смотрел на меня. Я превратилась в крошечную, всеми забытую крупинку в бесконечных ледяных просторах Подмосковья. Стало стыдно перед Катей, перед вожатыми, перед этим безмолвным белым миром. Я опять оказалась не как все.

Последнюю ночь перед отъездом, мы снова проговорили до утра. Даже всплакнули, уткнувшись друг в друга будто маленькие зверьки. Она жила в другом городе, мы не надеялась на встречу. Но обещали писать длинные письма и обязательно вернуться в лагерь через год.

Я не написала ни одного письма. Оказавшись в своей школе, вновь ощутила себя в ловушке. Классные комнаты воняли хлоркой, над головой гудели пыльные плафоны, забитые горошинами дохлых мух. Я елозила тетрадью по изрезанной, расписанной неприличными словами парте, не в силах сосредоточиться. У доски маячили стертые лица учителей. За окном трещал февраль.

Катя была где-то там, в другом сияющем мире. Круглая отличница, окруженная любовью подруг, обожанием мальчиков. Я была ошибкой в ее жизни – так решила.

Через год меня снова отправляли в этот лагерь на зимние каникулы. Ночь перед отъездом я долго не спала, разглядывала белесый потолок, улыбалась, вспоминая наши волнующие разговоры и пряничный запах ее волос.