Евгения Монастырская - Я лесбиянка: история жизни и любви. Том первый

Он проводил ее влажным взглядом, опять присосался к чашке. Лицо его распарилось, щеки порозовели, на носу выступили бусины пота. Я не знала, куда деть себя, почему-то стали неуместными мои руки, хотелось спрятать их. Смотрела в чашку, в темную чайную глубину, занырнуть бы туда, спрятаться. Представила, как сижу на самом донышке, маленькая, неприметная, колени к груди подтянула, обхватила руками. У меня жабры вдруг выросли, я фильтрую теплую чайную воду, рассеянно трогая пальцами мягкие пластинки чаинок. Аня заходит такая в комнату, а меня нет. Ага. «Где, Женя?» – спрашивает. Парень недоуменно оглядывается, он даже не заметил, как я исчезла. Аня на кухню – нет меня. В шкаф заглянула – и там нет. Они стоят растерянно посередине комнаты, руками разводят. Из открытого окна тянет влажной прохладой майская ночь. Дождь кончился. Где-то далеко поют соловьи и шины машин шуршат по мокрому асфальту, будто по наждаку. А я сижу на дне чашки, фильтрую.

Встряхнула головой. Он оставил в покое свою чашку, поставил ее с глухим стуком на деревянный столик и подсел ближе ко мне, переместившись на диване. Вдруг приобнял неловко за плечи.

– Ты такая красивая.

Я фыркнула. Его пальцы потянулись к верхней пуговице моей рубашки, он заколупался с ней, задергал. Крепкая пуговица мужской рубашки не поддалась, не раскрылась тугая петля. Сделано добротно, да. Это в женских блузах крошечные перламутровые пуговки готовы легко выскользнуть из петелек, едва к ним прикоснуться жадные мужские пальцы. Я отодвинулась резко, насупилась и смотрела уже исподлобья. Стало стыдно за него, за себя, за нас троих.

– Ну, чего ты? – сказал он.

Чего я? Чего я? Жаром обдало тело, будто меня засунули в духовку. И сижу я там, хватаю ртом раскаленный воздух, дым, гарь и кричать невозможно. Снова посмотрела на его губы, отодвинулась еще дальше. Спина взмокла. Сейчас он казался огромным троллем, непонятно как забредшим в мою квартиру, в мой тайный охраняемый мир. И обои пошли мурашками от ужаса, и перестукивались смущенно расшатанные доски паркета, дрожало давно не мытое оконное стекло. Даже старая яблоня, заглянув в комнату, отпрянула, закрылась ветвями. Из окна повеяло не живительной влагой – могильным холодом дохнуло.

Тролль, тролль! – дрожало внутри. Топчет мою любовь косматыми лапищами, залезает языком в ее рот. Она ведь только со мной целовалась до того, как встретила в лесу это чудище.

Он перебирал клешнями, шкрябал растеряно по голубой ткани своих джинсов.

– Ну, чего? – повторил.

Че-го? Че-го? Знает ли он, что это моя любовь сидит сейчас в ванне, омывая свое прекрасное тело теплыми струями воды? Он знает это? Знает, ли? Сказала она ему? Скорее всего, нет. Но потянув воздух своим огромным троллечьим носом, уловил он аромат лесбийской любви, растворенный в воздухе моей квартиры. Она проводила языком по моим деснам. Она проводила…

– Женя! – слышу свое имя сквозь шум воды.

Встаю тяжелая, горло перекручено, завязано в тугой узел.

– Потри мне спинку, – говорит она, когда я появляюсь в дверях ванной.

Намыливаю мочалку, тру ее спину, брызги летят на рубашку.

– Посильнее, – говорит она.

Я вижу ее маленькую мелькающую грудь, покрытую пеной. Хочу обнять ее со спины, скользнуть ладонями по груди и безымянными пальцами нащупать розовый торчащий сосок. Хочу губами к соску прильнуть, и глазами и щекой потереться.

Второй раз намыливаю ей спину. Она пофыркивает, я наблюдаю, как ходят под кожей позвонки. Языком провести бы по ним, но запрещаю себе.

Сегодня народился иной мир, колючий, неприветливый, нет в нем места для меня. От любви нашей остался лишь запах в комнате, который учуял лесной тролль. Незнакомо здесь все и странно, не узнаю свою ванну, не узнаю квартиру, реальность свою не узнаю. Чужое, чужое, опасное. Бежать, спрятаться, забыть. Пульсирует в голове.

– Дай полотенце пожалуйста, – переливчатый ее голос.

Отдаю ей мочалку, плетусь в комнату. Из верхней полки выуживаю темно-зеленое полотенце. Это цвет травы середины лета, когда вошла она в силу, налилась соком.

Она выходит из ванной, энергично вытирая волосы полотенцем, наклоняет голову в разные стороны. Тролль развалился на диване. Чая больше никто не хочет. Тролль обнимает ее. Огромные лапищи ползают по ее спине. Иду на кухню. Путь до кухни долог и сложен, ноги будто вязнут в паркетинах. Хватаюсь за сигарету, сладкая затяжка, сизые клубы дыма. Хочу раствориться вместе с дымом, исчезнуть.

Сажусь на прохладный линолеум, рассматриваю его истертый рисунок: скучные желтоватые ромбы. В комнате завозились, старый диван заворчал под весом тел. Прикуриваю от первой вторую. Услышала стон, еще один.

Диван вздыхает, дрожит. Слышу, как тролль совершает фрикции. Быстрый темп – медленный, быстрый – медленный.

Прикуриваю от второй третью. Каждый ее стон отзывается внизу живота острым приливом. Согнулась пополам. Ненавижу ее, безумно хочу ее. Задыхаюсь от желания и сигаретного дыма.

– Вот так, еще раз пожалуйста, – слышу ее сдавленный голос.

Он активно трахает ее. Она опять стонет. Он проник туда, куда мы не решились дойти.

Мне восемнадцать. Я сижу на полу кухни и слушаю, как парень в моей комнате трахает мою любимую. Прикуриваю от третьей четвертую.

Рядом поставила кружку водопроводной воды. Сушняк во рту, язык стал чужим, неповоротливым, прилип к небу. Прихлебываю мелкими глотками хлористую, курю. Курю и прихлебываю. На улице орут майские птицы. Они зовут друг друга, они трахаются, пернатые, крыльями прихлопывая.

На диване затихают ненадолго, опять возятся. Наверное, он целует ее между ног. Я никогда не была там, я так хочу туда, языком тронуть клитор и губами его обхватить. Я не была там, но я знаю, как это должно быть. Влажно, сладко, горячо. Это у меня в крови, это знание глубокое, неистребимое.

За окном светает. Окурки выпрыгивают из пепельницы. Моя глотка сама как пепельница, как наждачная бумага. Сдираю обертку с новой пачки. Слышу мужские низкие стоны. Она вскрикивает.

Очень медленно встаю, руки-ноги затекли, колют иголочки. Подхожу к приоткрытому окну. Город просыпается. Запоздалая звезда, зависшая над крышей соседнего дома, медленно тает. Втер осторожно трогает листву яблони и срывает пару розоватых лепестков. Медленно кружась, они опускаются на еще не просохшую после дождя землю. Ветер трогает мое лицо. Запах влажной земли, повизгивание сонных машин, активная ебля в моей квартире.

Прохожу в ванную и ставлю тазик под кран. Задумчиво наблюдаю, как холодная вода наполняет емкость. Рыжий пластмассовый тазик, я улыбаюсь ему. Вода в нем кажется веселой, оранжевой. Беру тазик, иду осторожно, чтобы не расплескать воду.

В комнату вполз робкий утренний свет, тьма еще клубиться в углах, нехотя отступая. На диване под одеялом возятся тела, шипят и причмокивают. Тела не видят меня. Почти вплотную подхожу к дивану, вытягиваю руки, выливаю таз воды на шевелящуюся массу. Кто-то взвыл, завизжал, темное косматое дернулось в сторону. Я отступила в кухню, опять села на пол. В пачке осталась одинокая сигарета, глажу ее тонкую бумагу, нюхаю, прежде чем раскурить. Топот по паркету, шум унитаза, невнятный диалог. Хлопнула входная дверь.