Александр Поехавший - Русская Наташа

Пролетело ещё несколько унылых уроков, и завершающим испытанием стала любимая мной физкультура. Мужское соперничество за победу в игре было чистым искусством. Мы отдавали себя без остатка, чтобы одержать верх над временным неприятелем. Это здорово укрепляло не только тело, но и чисто внутренние качества, необходимые в дальнейшей взрослой жизни, где нас поджидало соперничество уже в области зарабатывания крупных денег и соответствующего веса в обществе. Чтобы демонстрировать всем свои прелести при переодевании я умышленно снимал джинсы, трусы и подолгу копался в рюкзаке в поисках шорт, якобы они куда-то запропастились. Но на этот раз я сделал всё по-быстрому, так как ещё не отошёл от утреннего позора в кабинке. От терпкого запаха мужского пота в конце занятий у меня славно ныла попа. Это было голубой грёзой – стать слабой, чувственной натурой и отдаться разгорячённому любовнику сразу же после силовых единоборств, пока кровь клокочет в венах и истомленное сердце трепыхается бешено в груди. Я оглядывал своих одноклассников и гадал, был ли кто-нибудь из них в меня влюблён? Во всей этой развалюшной школе не было никого красивее меня.

Очередной бессмысленный школьный день подошёл к концу. Женя поджидала меня у выхода во двор. Мы частенько возвращались вместе домой. Я начал рассказывать про Бога и праведную жизнь, рисуя вместо неё Романа.

– Скоро день святого Асмодея, – идя рядом, перебила она.

– И что? – раздражённо ответил я. – Эти сердечки, переданные через левых людей, которые прочитают всё, что там написано такая тупость.

Сам же я хранил все асмодейки в шкафчике, часто доставал и перечитывал, одновременно радуясь такому приятному вниманию к себе и огорчаясь оттого, что все они были посланы совсем не от тех.

– Ты всё ещё смотришь мультики? – замедляясь, спросила она.

– Дура что-ли! – незлобиво и с улыбкой воскликнул я, – только сериал «Иллюзия любви».

– Такое название дурацкое, и про что там?

– Там в будущем из-за перенаселения в каждом теле по несколько человек, в подпольных лабораториях можно перебраться в робота, а самые богатые могут себе позволить переехать в отдельное туловище и находиться там только в единственном числе.

– Что только не придумают… – Она была уникальной девочкой. Ничто её не смущало. С ней я мог говорить обо всём и не испытывать при этом никаких существенных затруднений. – Вот почему у нас никогда ничего не могут снять подобного? Скучная хрень всё время по телевизору.

– Это да, но я из нашего только религиозный канал смотрю, супер вообще, про Бога каждый раз что-нибудь новенькое, скоро буду знать всё вообще. – Я мог говорить о Творце часами, но соображал, что для Жени это была скучноватая тема.

Мы дошли до того места, где наши пути расходились. Я предложил немного посидеть на лавочке. Пока она что-то калякала о подругах, которые кидали её всевозможными способами сотню раз, я посмотрел на её точёные ноги в белых чулках и на миг представил, как бы мы сношались. Дико глодающее меня за мою гомосексуальную ориентацию агрессивное чувство вины, утихнувшее давным-давно, зажглось и запылало, как олимпийский факел. «Почему её тело было таким отталкивающим для меня? Почему все мультфильмы, песни и прочая созидательная деятельность людей касались только соединения мужчины с женщиной?» – задумался я обо всём этом, нервно поправляя причёску, смахивая несуществующую пыль с плеч и смотря пропащим взглядом куда-то за горизонт. Все эти волнения, накрывшие меня с головой, пророчили нечто довольно смелое.

– Я не такой как все, – продолжая смотреть в сторону, негромко сказал я.

– Как? – осведомилась она, пригнувшись ко мне вплотную.

– Мне хочется быть как девочка с мальчиком, только быть ею, а не им, – посмотрев ей в глаза, пояснил я, – разумеешь, о чём я?

– Офигеть! – засияла она от моего откровения. Её глаза заметно расширились, – так круто! Я подозревала, что-то с тобой не так, когда мы ещё в куклы играли. Помнишь, ты ни в какую не пускал мою Сьюзи в домик, где жили одни парни? А что ж ты раньше не сказал?

– Сомневался я долго, – задумчиво ответил я.

– Ну, ты даёшь, Серёг! – не унималась Женя. – Таких, как ты, таких особенных людей, их очень мало ведь, прикинь? Их культурно называют геями во всём мире, я слышала где-то. Их берегут и уважают, потому что они очень миролюбивы и чрезвычайно талантливы.

– Правда? – немного заразившись от неё повышенным настроением, спросил я. – Я вот что хотел ещё сказать… Мне нравится один мальчик в параллельном классе. Подумал, может, поможешь с ним сблизиться, ну ты поняла.

– Конечно Серёж. – Она заключила моё частично освобождённое тело в крепкие объятия так, что её немалые грудки вдавились в меня, поставив печати приятного сердцу одобрения. – Ну, всё, пойду я, а то маман орать опять будет, что шляюсь после школы. Пока.

– Жень, – обратился я, когда она встала и начала поправлять помятое платье, – ты только не говори никому ничего, ладно? Я сам как-нибудь с этим решу.

– Не боись, – успокоила она, – ты ж меня знаешь столько времени.

Она удалялась, и её распущенные русые волосы прерывисто миловал ветерок. Евгения была небольшого роста, и это было славно. Будь наоборот, она бы в упор не замечала окружающих людей, ибо броская красота тела и лица, как ни странно, больше пугала, чем притягивала. Я подумал: «Может, я тоже отталкиваю от себя вероятную любовь, ибо слишком привлекателен?» Человеческая внешность была чрезвычайно опасна, так как могла зацепить кого-нибудь, даже невзначай, и, как крюк крана, волочить обезумевшего за носителем прирождённой красоты. Мне нужно было что-то изменить, чтобы спуститься с аквамариновых небес и стать чуть похожим на других: покрасить волосы, проколоть ухо или начать материться через каждое слово, как провонявшие до костей коллеги отца, приходящие раз в год на его день рождения.

Моё подсознание вдруг вспомнило про важную часть моей жизни – мультфильм, а ноги сами понесли по знакомым до боли кварталам.

Беспокойные дни проносились мимо носа, как окаянные. Обыденная жизнь не улучшалась, как и кислая погода. Неполноценные люди, привязанные к одним и тем же заезженным местам и другим людям, продолжали свой круговорот. В выходной я уселся на койку, задрал ноги и принялся впервые скрупулёзно рассматривать свою попу. Выглядела она совсем не так, как бы мне хотелось. Кожа вокруг дырочки была несимпатично тёмной и при прощупывании отчётливо ощущалась мелкая совершенно ненужная растительность. Тогда я дал себе несколько обетов. Один на то, что перед любым рандеву я во что бы то ни стало должен буду стричь мягкие волоски и пудрить тёмные ворота для более эстетической встречи Любви. Второй, что не стану жалкой пародией на бедных родителей, буду необыкновенно богатым и соответственно счастливым. Я поклялся самим Всевышним, что отыщу самую невероятную и сильную Любовь на этой тесной планете. Я поразмыслил, где она могла таиться и кроме святилища, ничего больше не приходило на ум. Господь был весьма близок мне, ибо Он был зачат через зад, что роднило нас. Его отцом был дряхлый, прокажённый козёл – царственный мученик, наделённый вековой мудростью. Согласно Священному Писанию Мать Бога была уличной потаскухой самого низкого сорта. Плод зрел в ней 33 года, напитываясь семенем воров, дезертиров и палачей. Иной раз я представлял себя животворным, оплодотворённым через попу и вынашивающим Бога чудотворцем. В животе Он будто игрался, пинался, и отпечатки от мелких ножек выпирали изнутри. Библия была единственной книгой, которую я понимал. Никакие энциклопедии, никакие многотомные сборники не шли в сравнении с описанием жития и благих деяний Всевышнего. Если б я был директором школы, я бы строго запретил все эти бесполезные учебники и ввёл один-единственный урок – богословие и заставил зубрить наизусть все абзацы из Книги Жизни. Это было нужно всякому, как целительная вода, ибо без Слова Божьего рядовой человек зачахнет и потеряет путь, а он вёл только в одно благодатное место – храм.