Александр Поехавший - Русская Наташа

Он так красиво это пел, что я испытал небольшой экстаз. Петля с телеэкрана будто вошла в меня сзади, но она была вовсе не ребристой и жёсткой, а очень гладкой и скользкой. Я извивался и стонал, глазея на батюшку. Мои духовные жертвования закончились, я бы без сомнений передал ему свою кучку мелочи, если бы имелась такая возможность.

Выбежав на улицу, я опрометью бросился в логово «знаний», ибо непомерный гнев маменьки, приходящей с родительских собраний, был во сто крат ужаснее учительницы по алгебре, которая меня открыто ненавидела.

Первым уроком была география. Уборщица, от которой разило диким купажом белизны и перегара, заплетающимся языком потребовала вторую обувь. От нескончаемого мытья пола у нее всегда были мокрые пятна под мышками и в промежности, все к этому привыкли и уже не замечали. У меня не было времени с ней пререкаться и под дребезжащий звонок я, усеянный брызгами луж и каплями пота, залетел в класс. Сразу же при моём явлении среди одноклассников прощебетали смешки. Девочки в снежных сарафанчиках, хрустальных туфельках с малюсенькими каблучками и конскими хвостами на потылицах хихикали и алели, зажимая кулачками уста. Но под пахнущими свежестью и целомудрием уборами скрывались пошлые и мокрые су́чки, подобные обтёрханным половым тряпкам из ведра постоянно пьяной вдрызг технички. Улыбающиеся пареньки сурово и настороженно вперились в моё лицо, ожидая дальнейших деяний. Я резко провёл перстами по губам. «Вот блин, забыл смыть», – подумал я, принявшись стирать губную помаду, размазывая и делая ещё хуже.

– Серёжа, Серёжа, – начала Марина Сергеевна, вставая из-за стола, – всё хуже и хуже. – Она настолько страдальчески и безнадёжно это произносила, будто произошла какая-то всесветная катастрофа. Упади ей сверху атомная бомба в руки, она бы была намного спокойней. – Не садись за парту, возьми указку и покажи страну, в которой мы обитаем. – Я запаниковал и замешкался, нервозно бегая сощуренными глазами по глобусу. Мой взволнованный взгляд перевёлся и машинально упал на самого большого человека в помещении – пузана Вову. С дальней парты он широко расставлял руки, но я совершенно не брал в толк, что он хотел до меня донести. Я тут же подумал: «На кой нужна школа, если я даже не в курсе, где проживаю?»

– Так, а какую страну знаешь? – продолжила она допрос. – Серёж, ну не будь таким тупым…

Я смотрел на глобус и продолжал упорно молчать. Гнилой деревянный пол поскрипывал под моими нервными переминаниями с ноги на ногу. Удары порывистого ветра прогибали стену и заставляли штукатурку осыпаться. Словно зябкий туман в классе стояла еле различимая дымка. Я не знал даже, какое было время года, а она меня допытывала со странами. Наши застарелые учебники представляли собой книги, подвергшиеся неописуемому вандализму. Наверное, на самой парте информации было больше, чем в этих «кладезях» знаний, прошедших через сотни рук. Драные и смятые страницы, красочные иллюстрации выглядели так, будто их беспрестанно зачёркивали чернилами. Я так же, как и все, уродовал имущество не только в стенах школы, но и везде, где можно, руководствуясь идейным принципом «Не моё – не жалко». Но на самом деле, всё было намного сложнее. Культ минувшей, настоящей и предстоящей войны, упорно насаждаемый всеми учителями разъедал, притуплял свободное мышление, замыкал подлинную индивидуальность и вскармливал озлобленность ко всему. Наши «герои», на которых нужно было равняться, являлись отвратительными и мерзкими убийцами: выдающиеся полководцы, одинокие короли, вечные президенты, пламенные революционеры, местные олигархи. Нас заставляли учить даты важнейших сражений и смертей, пересказывать жизнеописания абсолютных рекордсменов по изуверским злодеяниям. Делать это всё нужно было с возвышенным выражением и важным лицом, на котором должна была сверкать гордость и глубокое почтение ко всем этим кровопролитиям и кровопивцам. Особенно поражало во всём этом паскудном обмусоливании истории упорное нежелание армий и народов той местности, где я родился, сдаться и перейти под контроль государству, где люди были более образованны, умны, красивы, и где уровень жизни был на порядок выше, чем у нас.

– Очень плохо, Серёжа. – Она села на своё место и Лёша, который сидел напротив неё, нарочно уронил ручку на пол. Под его партой не было перегородки. Он видел её промежность. По его словам, однажды Марина Сергеевна была без исподнего белья. Тогда он отпросился выйти в туалет, его долго не было. Я прекрасно знал, чем он там занимался. На перемене Лёша увлечённо рассказывал нам о её впускном отверстии. В этот раз он опять-таки отпросился выйти. Во мне что-то перевернулось и я, скинув тяжеленный портфель с исковерканными книгами, вышел вслед за ним.

– А ну вернись, двоечник! – прокричало маленькое существо, которому за сорок.

– У меня животик заболел, – обронил я напоследок и захлопнул за собой дверь.

– Мать в школу, скотина! – раздалось откуда издалека, но я уже привык к таким вскукарекам.

С увеличением возраста человека интерес к нему затухал. Марину Сергеевну помнили только за полчаса до и полчаса после урока. Я не заметил, как прихватил с собой глобус. Он крутился, как бешеный во время моего преследующего движения по пустынным коридорам крепости детских сердец. Я не мог до конца понять, что повлекло меня за мальчиком. Невероятно странное бессознательное желание, которое одержало верх над нежелательными последствиями. Из прокуренного насквозь клозета тащило сигаретным дымом, но уж лучше так, чем пронзительный запах дерьма. Я шмыгнул внутрь и притаился, вычисляя местоположение озорника.

– Лёш, что ты увидел под столом? – спросил я его, услышав из какой кабинки исходит возбуждённый шум.

– Серый, ты дурак что ли? – получил я в ответ от застигнутого врасплох одноклассника.

– Впусти меня, пожалуйста, – заговорил я будто не своим медовым и бабьим голосом. Я захотел разнести дверь, чтобы показаться намного больше, чем был. Странное желание: всегда и везде пытаться казаться прекраснее и важнее, чем ты есть на самом деле.

– Иди в жопу, Серёг, а! – буркнул он, но это ещё больше подогрело меня.

– Лёх, я знаю, что ты собираешься делать, – произносил я настолько спокойно и уверенно, как мог, – впусти меня, пожалуйста, я никому не расскажу.

Не дожидаясь ответа, я пропихнулся под низом, выпрямился и застукал его со спущенными штанами. Его вытянувшийся в длину молочный член был в нескольких сантиметрах от моего живота. Не зная, что предпринять, я почему-то сильно крутанул глобус. В который раз я пережил упадочное состояние отчуждённости и кое-какой внутренней боли оттого, что невозможно поставить себя на место иного человека, чтобы хорошенько понять, что он хочет, а что нет. Что могло быть прекраснее взаимного понимания без слов? Находясь в крайнем смущении, я хотел, чтобы Лёша расслабился и довёл задуманное до естественного конца. Впервинку я увидел мужской половой орган другого человека так близко, до этого я только несколько раз засекал отцовский и то – мельком и не так досконально.