Александр Поехавший - Русская Наташа

В одно время я перерыл весь дом вверх дном в поисках маминых снимков. Они понадобились для общего успокоения. Я верил, когда-то она была красива, но мне нужны были фактические доказательства. Как окружающие ни поучали и не талдычили о том, что главное – душа или ещё что-то непонятное под кожурой, облик человека для меня всегда был на первом месте. Внешность кардинально меняла всё: не нужно было ни лишних слов, ни избыточных раздумий, достаточно было, сохраняя молчание, неподвижно любоваться на обольстительную красоту в томительном ожидании дозволения прикасаться к ней влажными ладонями или бесстыдно-жадными губами, всем телом, всей его поверхностью.

Несмотря на то, что оба родителя беспрерывно работали, мы вечно пребывали в беспросветной нужде. Постоянно экономили на всём: на времени просмотра телевизора, на принятии ванны. Жизнь в нужде – это лишний раз не перекусить, не сходить в церковь, не полакомиться сахаром. Папа ишачил на железной дороге вот уже несколько лет на одной должности. Часто мне казалось, что он никого вокруг не замечает, точнее, он ни чуточки не желает углубляться в человека, а конкретно в меня. Все его стереотипные вопросы сводились к тривиальному: «Как в школе? Какую отметку получил?» Всякий мой ответ был будто совершенно ничего для него не значащим.

Мама вкалывала в детском саду или «аду», как она говорила. Она поносила на чём свет стоит коллег, мамочек, у которых было по несколько детей. «Ну вот, куда они клепают по сто штук? Придёт шлюха пропитая в рваных сапогах, когда ей позвонят только, а так бы и не вспомнила. Еле на ногах стоит, и ребёнок такой же вырастет. Директор – воровка, заставляет нас уже покупать принадлежности для детей, от родителей же мало поборов! Всё никак не ужрётся, пусть подавится, тварь этакая! Из заграниц не вылезает. Ну вот, почему такая несправедливость, а? И ведь все боятся даже пикнуть. Это только у нас такое, а ты представь, что выше творится…» – в подобном роде, бывало, плакалась она папе, который поддакивал и делал вид, что внимательно слушает. Вероятно, из-за его наплевательского ко всему отношения мамаша была всегда на взводе. Любой пустяк мог сдетонировать кратковременную ярость.

Отец отодвинул крышку кастрюли, наклонил голову и тщательно принюхался.

– Не протухло ещё. Накладывай себе, сколько нужно, – сухо обратилась она к нему.

Он хлопнул ей ладонью по хребту так, что она сделала маленький шаг вперёд. Мы все оскалились. Это происходило регулярно. Папа будил её, пихая ногой. Частенько вручал пинка, когда она куда-нибудь торопилась, приговаривая: «Для удвоенной скорости». Когда он перегибал палку в своём, как мне казалось, приятном для мамы домашнем насилии, она вставала как вкопанная, сжав кулаки. Отец никогда не приносил извинений, убирался в комнату и зажигал телевизор.

В одно прекрасное время глубокой ночью я услышал, как мама с папой занимались Амуром. Это было в четыре часа. Я презирал их обоих в тот трагический момент. Его за то, что так мучил её, отчего она скулила на весь дом. Её за то, что забыла про мое присутствие в этой квартире. Обожжённое сердце моё клокотало, в бессильной злобе я клялся, что никогда не буду делать то же самое с этими гадкими тётками. Моя необузданная пуберантная фантазия тут же нарисовала мне мультипликационную сцену, безупречную и прилизанную как тонкая шерсть главных героев. У них состоялась неотвратимая кульминация настоящих мужских отношений. На мотоцикле в боевой экипировке, приспустив только штаны, они взаимно дополняли друг друга. Тот, кто претерпевал вторжение был постройнее и поженственнее, совсем как я… Он испускал мамины удушливые стоны. Жёваные звуки целиком и полностью подходили к его чувственным мышиным гримасам. Вместе они неоднократно спасали галактики, делили кров и снедь, неизбежно приближая взаимное дело. Любовное видение оборвалось сразу же, как отец заключительно прохрипел и прокашлялся, а мать фальшиво подыграла.

За столом я простёр руку и взял из пакета невзрачное червивое яблоко, купленное в магазине под окнами. Не успел я поднести его ко рту, как по руке плоской стороной разделочного ножа стукнула мамаша.

– Ты хоть знаешь через что оно прошло, чтобы оказаться в этом пакете? – сурово спросила она.

– Ну, мам, да оно нормальное, – промямлил я, виновато пряча фрукт обратно.

– Обкуренные грязные негры! – вскипела она, – которые цедят коровью мочу от жажды, собирали их своими обезьяньими лапами, затем облапанные уличными проститутками и обоссавшиеся от страха не довезти товар к сроку дальнобойщики дотрагивались, смердящие торгаши напоследок попробовали свежесть языком!

Припадок закончился так же быстро, как и возник. Я поражался её безграничной необузданной фантазии по части ругательств, она могла совсем обойтись без матов, но от этого всё было не менее жёстким. Никто серьёзно не пострадал. Мы закончили трапезу и разбрелись по своим углам, бросив маму одну на махонькой кухоньке. Мне всегда было необъяснимо жаль её за то, что она обречена коротать бо́льшую часть своей неинтересной жизни в этом задымлённом и покрытом жирной плёнкой помещении.

Квартира была двухкомнатной. Папа без единой жертвы триумфально завоевал зал с главнейшим квадратным сокровищем на облезлой тумбочке, а мне перепало, я был уверен, лишь вре́менное владение спаленкой, как мелкому вассалу из учебника по истории Средних веков. Совмещённый санузел я без тапочек не посещал, дабы не вляпаться в невысыхающие, беспорядочные отцовские стряхивания, окропляющие мёрзлый пол. Стоит заметить, мне потребовалось несколько лет нотаций, чтобы добиться от него лишь поднимания ободка.

После кое-как выполненного домашнего задания и отчёта перед мамой с малоутешительными результатами, я запрыгнул на обрюзгший и облупившийся диван к папаше, который разлёгся во всю длину, оставив мне тесный кусочек. Он способен был смотреть телевизор, не мигая несколько десятков минут подряд.

Половину общего режимного вечернего времени в зале я израсходовал на его застывшие в мерцающем кинескопе прекрасные глаза. Я обильно слезился, напрасно пытаясь победить в гляделках. Услышав музыкальную заставку вот уже несколько месяцев непрекращающейся наитупейшей рекламы яркого фантика какого-то ядовито-зелёного кваса, матушка залетела к нам со словами:

«Вот это надо обязательно купить, подружки на работе уж больно хвалили». Такие врывания с громогласными обещаниями повторялись изо дня в день, но она так ничего и не приобретала. Разве что на Новый год они, скрепя сердце, тратили скопленные гроши на изысканные яства из рекламы, недоступные в другое время. Ходя с мамой по коробчатым магазинам, я диву давался такому преобладающему количеству товара над численностью людей. Я размышлял, что невозможно укупить всё, что продаётся. Людям же надо совсем немножко, чтобы жить, и они берут – капля в море. Куда же девается всё остальное, никем не востребованное? Я носил одну и ту же одежду до тех пор, пока родителям не становилось зазорно на меня взирать.