Анастасия Колесинская - Светлоглазая и Математик

– Не нравится мне твоя сослуживица, – сказала она однажды при личной встрече. – Ни звания, ни логического мышления. Мне кажется, если бы ты, как и раньше, работал в расчетном центре, а не лез в оперативную работу, достиг бы куда больших успехов.

– Так у тебя претензии к Светлоглазой или к тому, что я из кабинета на свет вылез? – уточнил Математик, зная, что Теорема Ферма смутится. – Как бы то ни было, меня все устраивает.

– Но я все же думаю, что аналитическая работа была куда безопасней. А Светлоглазой твоей только дай какое-нибудь усложнение отсечь. Бедность внутреннего мира налицо.

– Ну, если уж говорить о внутреннем мире… Помнишь, я пару лет назад надорвался на работе? – спросил Математик беспечно. – У меня еще из рваной раны чуть внутренний мир не выпал – думал, так навсегда пустым и останусь.

Теорема Ферма кивнула.

– Я тогда решил, что если уж терять себя, то только ради чего-то по-настоящему значимого и важного. И знаешь, так уж вышло, что, приняв это решение, я не только больше ничего не потерял, но и нашел много всяких штук, которые делают меня полнее. По Тьюрингу.

– Ой, да брось, «полнее». Как был тощим, так и остался, – фыркнула Теорема. Она все прекрасно поняла, но по старой привычке решила показаться немного проще.

Это то, сколько всего разного ты можешь в себя вместить. Горя и радости, минорного и мажорного, зеленого и красного, памяти и прощения. У этого хитрого свойства есть одна довольно забавная особенность: если класть в себя побольше терпения, твоя емкость увеличится. Главное – не переборщить. Потому что если терпение лопнет, получится весьма неловко.

В такой ситуации ты сказал бы, что, по закону Мерфи, неподалеку от находящегося на пределе терпения всегда найдутся острые углы.

Жизнь – это необязательное развлечение. Его можно прервать в любой момент. Это так же просто, как перестать есть пирожное, если оно не нравится; уйти с неинтересного спектакля или отказаться от дружбы, утомительной для обоих.

Более того! Точно так же, как пирожное, спектакль, дружба или другие необязательные развлечения, жизнь должна радовать и делать тебя счастливее… Ну, или вызывать хоть какие-то чувства, иначе уж совсем плохо.

Аналогию можно продолжить, но, уже исключив несколько элементов: лишь только осознав, что пирожное невкусное, а спектакль неинтересен, ты не сделаешь их лучше. Однако, отравленную прошлым или эгоизмом дружбу можно очистить, и она снова будет заставлять всех ее участников улыбаться. Бросать необязательно, когда можно спасти. Стоит ли говорить, что и жизнь можно починить практически на любом этапе?

Впрочем… Мне ли говорить о спасении жизни? Да еще и не чьей-нибудь, а своей собственной? Ведь порой мне не хватает решимости просто перестать жевать невкусное пирожное. Так мало.

Впрочем, если сегодня все действительно так, посмотрим, что будет завтра. Жизнь все же длиннее спектакля, да и антрактов у нее побольше.

В квартире №0 входная дверь отсутствовала по уважительным причинам, зато входных окон было аж два.

– Слушай, Светлоглазая, – сказал Математик задумчиво, – давай заклеим наши окна обоями? Мне кажется, это будет очень здорово.

– Тебе кажется, – покачала головой Светлоглазая. – Этого только не хватало – и так света мало.

– Уверена? – уточнил Математик. – Я звонил своим коллегам на восемьдесят лет вперед, и они сказали, что в год ближайшего миллениума все будут так делать.

– Твои коллеги – странные, – заключила Светлоглазая, – чем они там вообще занимаются?

– Прикладной математикой, – поведал Математик, а потом пояснил: – но они называют себя программистами.

Иногда даже на почти неунывающего Математика находила Тоска. Впрочем, он особенно и не прятался.

Найдет на Математика Тоска, а он ее под одеяло спрячет, сладостей туда принесет, книжку не очень умную про приключения подаст, на диван подле ляжет, до десяти с закрытыми глазами посчитает, а потом не ищет.

Найдет на Математика Тоска, а он ее выходит, как раненую птицу, и отпустит. Потому что доброта у Математика – общая. Для всех хватит. Даже для Тоски и него самого.

Найдет на Математика Тоска и снова потеряет. А потом опять найдет. Так они и играют, пока Темный Всадник наблюдает за ними, тихонько улыбаясь под капюшоном.

– Мышь Эйнштейна? – Светлоглазая вложила Меч Оккама в ножны. – И чем же она так опасна?

– Ты же в курсе, что, согласно квантовой теории, наблюдатель частично создает наблюдаемое? Ну так вот. Однажды Эйнштейн сказал, что с этой точки зрения выходит, что даже мышь, посмотрев на Вселенную, может ее изменить, – тоном учителя поведал Математик, загружая в походный рюкзак головку сыра. – Ну и с тех пор все пытаются эту самую мышь поймать. А то мало ли что? Правда, здорово, что мы напали на ее след?

Что-то в словах Математика показалось Светлоглазой нелогичным. Но она давно усвоила, что спорить с упрямым коллегой бесполезно, и поэтому просто собралась в экспедицию. Так же, как обычно.

Долго шли герои, и все по полям (особенно тяжело было идти по бозонному). Им по пути встречались разные домики и качели, всяческие величины, одинаковые дни недели (сплошные среды) и много другой полезной ерунды, пока однажды на оставленной детьми игровой площадке они не увидели Потерянную Дверь – прямо на разрисованном цветами и флагами входе в бомбоубежище.

За Дверью в треснувшей чайной чашке спала старая слепая мышь. Когда Светлоглазая и Математик вошли, она лишь слабо подняла на них голову.

– Здравствуйте, – сказала Светлоглазая, – простите, что потревожили. Мы просто хотели узнать, правда ли, что вы можете изменить мир?

– Правда, – ответила Мышь Эйнштейна, – так же, как и ты.

– Слушай, – однажды очень тихо спросила Светлоглазая, – тебе не тяжело со мной дружить? Я же… Ну… Сложная.

Когда Математик был еще совсем маленьким, засыпая, он крепко-крепко обнимал свою страпельку.

– Когда я вырасту, – говорил маленький Математик маме и Теореме Ферма, пока все они, строго соблюдая очередь, катались с горки, – моя страпелька тоже подрастет. Она достигнет астрономического размера и перестанет быть гипотетической.

– А что такое страпелька? – невинно хлопая белыми ресницами уточняла маленькая Теорема Ферма. Она знала ответ, просто любила задавать один и тот же вопрос снова и снова.

– Это гипотетический объект, гипотетически состоящий из «странной» материи, – спокойно повторяла мама Математика и сразу после этого, бессовестно нарушая очередь, обгоняла детей и скатывалась с горки, да так лихо, что заканчивать фразу приходилось уже внизу, – ученые придумали его, чтобы объяснить то, что у них не объясняется.