Катя Литвинова - Амнезия на счастье

Мари рассказывала мне, как в детстве у нас не было Кена и игры в куклы становились невозможными, поскольку Барби не с кем было создавать семью и наш детский тривиальный сценарий не развивался. И тогда мы остригли одной из кукол красивые белые кудрявые локоны, и она стала нашим Кеном. С детства учились не сдаваться и не просить лишнего, справлялись подручными средствами. Мы были неразлучны. Однажды Мари даже всерьез подралась с девочкой из нашего двора, чтобы дружить со мной. Они по какой-то причине не могли меня поделить – вот такая юная девчачья ревность. Интересно: а была ли ревнивой особой я?

Благодаря этим рассказам я научилась искренне улыбаться и даже издавала странные звуки, которые все принимали за смех. Со временем мне разрешили выходить на уличные прогулки по территории, прилегавшей к больнице, но я всё еще была очень слаба, и мне давалось это нелегко. От долгого лежания мышцы ног почти атрофировались, и мне пришлось учиться ходить заново. Мы начинали с кресла-каталки, позже я стала ходить на костылях, затем опираясь на палку-трость и уже только потом с поддержкой близких. Говорят, мне повезло, и я смогла переучиться ходить так же, как и до этих печальных событий: многие при таких обстоятельствах начинают ходить вприпрыжку или волочат ногу.

Мне постоянно приносили разные вкусняшки и много-много книг – видимо, раньше я любила читать. Многие книги были подписаны, но меня по неведомой причине привлекла только одна. Это была книга – исповедь, дающая единственную возможность побыть рядом еще разок, просто вспоминая моменты жизни. Я читала ее, и каждая строчка была для меня как нож, который медленно и мучительно разрезáл мою тонкую нежную кожу. Я пыталась вспомнить, было ли у меня в жизни что-то подобное, испытывала ли я чувства любви и преданности. Меня жутко раздражало, что ни в одном рассказе моих близких не упоминались отношения, молодой человек, я как будто была отшельницей, хотя мои последние фото, которые показывала Мари, рисовали картину девушки, которая пользуется популярностью у мужчин и имеет кучу поклонников. Но вывод о женихах напрашивался сам по себе, исходя из того, что ни одна особь мужского пола не приходила меня навещать. Никто из близких не отвечал на мои прямые вопросы, и, казалось, рассказывали только то, что им самим было удобно.

Мой телефон, из которого я могла бы почерпнуть хоть йоту важной информации о своей прошлой жизни, был потерян при каких-то невероятных обстоятельствах, о которых мне крайне невнятно рассказали родители, принеся новую коробочку с айфоном.

Что-то необъяснимо прекрасное было в том, что я теперь не разговаривала. У меня совсем не было повода для споров, ссор и ругани, я полностью направила все силы, оставшиеся во мне, на воспоминания, которые всё еще были расплывчатыми. Информация, которую я получала, укладывалась в моей голове всё новыми и новыми файлами, но не имела абсолютно никакой эмоциональной окраски, я не чувствовала, что это всё происходило именно со мной, я как будто читала книгу о жизни абсолютно чужой, незнакомой девочки.

Сидя в кресле, я смотрела в небо, Мари говорит, что я стала ценить его мощь только год назад – тогда, когда я в порыве всей своей боли, абсолютно не понимая, как жить дальше, пришла к Богу. Нервы не выдерживали, друзья, по моему мнению, меня совсем не понимали… и единственный выход я увидела в вере. Это было ночью, сидя у окна, я смотрела в туманное небо, на котором в тот вечер было всего несколько звездочек, и просто разговаривала с ним. Я знала, что кто-то за окном, там высоко-высоко, слышит меня и понимает, а главное-принимает меня такой, какая я есть. Выговорившись, мне стало намного легче, как оно по обыкновению и бывает. Я уснула, но свой новый день начала с поисков подходящей для себя церкви.

Сегодняшнее небо было ярким и удивительно голубым. Мимо проносился вертолет, на нём в нижней части кузова с одинаковой периодичностью мигал красный маячок. Белые пушистые облака параллельными полосками четко разделяли голубое полотно неба. Мне казалось, что я могу вечно смотреть на то, как медленно плывут облака. По прошествии времени ветер с севера принес темные тучи, небо мгновенно заволокло, и в моей палате стало темно. Разразился ливень, я следила за тем, как деревья опускают свои листья под напорами воды, а редкие прохожие бегут под навесы парадных, чтобы укрыться от стихии. В голове всплывает воспоминание, о том, как любила стоять под порывами ливня, чтобы струйки воды стекали по моим волосам, лицу; мне никогда не было холодно, я верила, что дождь очищает душу. От препаратов, которые постоянно вливали в меня, я становилась сонной и в очередной раз уснула прямо в больничном кресле.

И мне снова снились темные фигуры прошлого, с лицами, которые я, как ни пыталась, не могла рассмотреть. Снились трамвайные рельсы; я шагала по брусчатке, слушая музыку, воспроизводимую телефоном; было темно, я нервно курила, кто-то шел рядом со мной; потом снился железнодорожный вокзал: мы стояли на мосту, изображая сцену из «Титаника», в которой Кейт и Лео стоят на палубе корабля и смотрят в глубокую океанскую даль, у нас же океан отсутствовал, и мы смотрели, как вдаль уносятся поезда. Потом мне снился дом, который подожгли; лестницы в нём были деревянные и оттого наполовину сгоревшие. Мы стояли на первом этаже, крепко сжимая руки друг друга. Очевидно было лишь то, что дом облюбовали местные бомжи: на полу лежали старые потрепанные куртки, служившие ночлегом. Вокруг не было ни души, но почему-то именно в этой жуткой локации я чувствовала счастье и умиротворение.

Вскоре меня разбудил порыв ветра, бесцеремонно снесший с подоконника палаты горшок с монстерой. Он разлетелся на множество маленьких и больших обломков, но само растение не повредилось, чему я была безгранично рада. Пришедшая на шум медсестра обещала принести новый горшок из хозкомнаты, если у меня есть желание пересадить цветок. Я радостно согласилась, улыбаясь и кивая головой.

Меня жутко смущали мои дни – хотелось хоть каких-то действий. Эмоциональная усталость накапливалась день за днем, мне уже хотелось выходить в город, встречать людей и жить полной жизнью, и я молилась, чтобы мое лечение поскорей закончилось. Я даже не знаю, от чего меня лечили: память ко мне не возвращалась, а остальное меня не тревожило. Самое болезненное в таком состоянии – смотреть на близких, которые воспринимают тебя как какое-то растение, которое надо холить и лелеять, дабы оно не зачахло. Как полноценного человека меня теперь никто не воспринимал…

Вот и настал этот долгожданный день. Меня должны забрать сегодня: то ли днем, после тихого часа, то ли вечером. Для меня это уже не имеет никакого принципиального значения, поскольку я совершенно не понимаю, что буду делать там, на воле. В общей сложности я провела в больнице три месяца, за которые нам удалось наладить мою пищеварительную систему, – я теперь кушаю, как все нормальные люди, а не раз в неделю, и то если не забуду; научилась заново ходить, ежедневными физическими упражнениями заставила мышцы работать. И выглядела я действительно сносно, если не углубляться в то, что творилось у меня на душе.