Исаак Ландауэр - История другого города

– Куш, – надоело, но данность, – Азамат щурится устало; еще немного, и бросится.

– Три-два, – отдыхаем; пока, – Ваши законы..

– Наши законы, – с ней, точно со стеной, – Готовы, – музыка. Странно, но длительно: засасывает и не отпускает. – Кого-то жаль, кого-то нет, – кто сомневается, произнесла она. Отдаться на волю любящей матери и ненавидящей сестры одновременно: отдаться.

– Далее.

– Не спешишь, – остатки плоти вздрогнули под напором неизвестности – неизбежности. Далее.

– Далее гуляем, – призывным до банальности жестом раскупорила снова, – Есть, – здесь все ради него, ничего, никак и не более: так мы, распростершись о камни, похерили настоящее.

– И по херу, – недальновидное заявление подопытного.

– Наливай, – истина в первой инстанции: читай; любой.

– Доверху, – читает истину в любой инстанции; действуя по праву.

– Готово, – трясущиеся руки тщетно изображают сосредоточенность.

– Не расплескай, долбо,. – кто «долбо» тут уже в курсе, – Заглянул; что дальше будешь делать.

– Что придется. Шутка: учиться. Если никто не против.

– Последнее омерзительно.

– Наверное: далее.

– Предпочтения, – отсутствуют: зря, и не стоит опережать женщину. Смородиновый куст, странная близость, одеяние дурака – не угадал.

– Она так может, – многоточия излишни.

– Она все может, – последний привет. Крайний.

– Последний, – упираясь на незнакомом, грезился остановить.

– Далее, – она снова в игре. Бегать не приветствуется, разве только на «десять» ходить.

– Кто бы сомневался, – подал голос Замат.

– Мы все одно, – заботливо отозвалось ото всех.

– За одно, – привет действительности, вспоров на крайний чешую. Поздно.

– Играем, – вспомнилось, как глупо переживать о вреде курения: бросаем.

– Мы поставили вас в идеальные условия существования – вас, а не себя. Самец и мужчина самый любимый ребенок – и во что, спрашивается, вы это превращаете. Взгляните на любого кота – и попробуйте выдумать лучше.

– И мы же пробуем, – очкарик в нем удивился.

Сакраментальный вопрос: «Как же вы допустили» подопытный в тот вечер ей не задал. Всякая избранность по умолчанию есть коварная слабость – следовательно обнаруживающаяся поздновато. Мужчина, как правило, осенен отцом, а женщина – она ведь всего лишь тебя родила, само собой разумеещееся; неоднозначная расстановка приоритетов. Свобода это сомнение: а счастье приходит само. Ему подали наполненный до краев стакан: доброй ночи. Навык счета у Азамата под кожей: от перестановки мест слагаемых сумма его не меняется; разве что меняются слагаемые.

Утро встретило его пасхальным приветствием Ани: кому – что.

– Мои поздравления, – последовал короткий ответ. Тем, кто едва ли помнит и одну притчу, лучшую советчицу и подругу, Диоклетиана и Нерона, Фиванский легион, – Уж если принять Ваше знание за данность, едва ли в том царствии вас ждут: отца-то он просил, да простил ли отец.

– Гляжу, крепко выспался.

– Не жалуюсь: три кошмара и одна мысль за ночь.

– Хоть одна.

– Слышал на заданную тему поучительную историю, Анна Александровна. Как в одной деревне особо идейный разоритель церкви танцевал на иконе – да так рьяно, что после ослеп.

– Поделом.

– По вашим делам. Или тот, кто, умирая в муках, щадил жестоко ошибающихся – убийц, переживая за всякую отбившуюся овцу, лишил бы ту овцу света за то, что на доске сплясала. Где тот самый кумир сотворен – оригинал-то ни единого прижизненного портрета не оставил, а уж желающих увековечить лик, надо полагать, довольно имелось. Милосердие и прощение избранным, а вечную тьму не согласным – занятно понимаете вы учение его. Да только он не рейсовый автобус, чтобы с утешающей регулярностью копаться в мерзости непогрешимого тщеславия богоподобных, обрекая себя на поучительно зрелищное страдание. Пришел раз и ладно. Пойду и я – как-никак служба.

– Да уж, воистину, – глаза ее засветились материнской нежностью. Объект восхищения в ответ зарделся едва уловимым румянцем: текущий набор блесен пока не устарел.

Снова будни. Тяжелыми ногами перебирая землю, отправился в расположение вверенного кабинета. Палыч посетовал опоздавшему губой, слегка дал коленом в живот и усадил «прочей дисциплины для» писать объяснительную. «Вчера, сего года», – цитировал очкарик любимого автора, – «Позволил, несмотря на очевидные показание стрелок часов в казарме», – совсем уж неприкрытого плагиата стыдился, – «Игнорировать отбой, в результате чего вынужден был явиться к непосредственному месту действия», – перечеркнул, – «Приписки с опозданием в шестнадцать минут», – и угораздило же, – «Ввиду досадной перистальтики выпитый наскоро и натощак стакан кефира вызвал процесс стремительного брожения, отозвавшийся неуставным запахом изо рта».

– Занятно, – констатировал, прочитав, текущий собственник души и тела, – Перепиши в десяти экземплярах без подписи и числа: раздам сослуживцам, к эдакой писанине едва ли придерешься. Хвалю, – туча миновала, – Бегом за пивом, эрудит, – вышло солнце, – Составишь компанию, а то на тебя, сирого, и взглянуть больно, – пригрело, – К одиннадцати ноль-ноль чтобы духу не было тут, после обеда ждем кадровика, – в бесчисленных проявлениях похмелья старшего по званию имелось и нечто отцовское, – Записку в чипок сам напишешь, твой почерк похож на мой больше собственного, – глубина сказанного едва не вызвала рвотный рефлекс, но пронесло – полковник презирал немощных, – Великая трагедия: с утра и трезвый.

Филолог не профессия, но иная жизнь слов; из слов. Вечность сознания – из осознания. Рай есть восприятие животного, растения, любого организма, кроме человека. Мир вне добра и зла. Где нет выдуманного понятия смерти, а значит нет и страха. Где жизнь оттого есть нескончаемая детская игра. Без единой мысли – о продолжительности: без проигравших. Познание являет страдание, трагедия рождает движение наперекор целесообразности природы: чтобы поработить окружающее, приходится думать, творить и лгать. Мужчина и алкоголь – это презрение всех законов во имя собственных желаний. Так не с забродившим ли фруктом далось примату презреть явную опасность змея – чем не впечатляющее зрелище для самки. Чем не пример для подражания остальным. Этносфера – нежеланный ребенок, урод и генетический сбой. Давший миру искусство, иронию и – и уже довольно, дабы не мечтать безапелляционно вернуться назад, если можно хотя бы попробовать договориться: два в одном на бесконечность больше, чем один. Особенно, если одно из двух ничто: узнаваемая динамика Вселенной – делить, быть может, проще, чем умножать. И если материя способна породить мысль, то, пусть теоретически, возможно и наоборот. Вероятность так себе, да не миф ли сама вероятность.