Исаак Ландауэр - История другого города

«Кем надо быть, чтобы в мире всевластия безжалостного хозяина – требующего от отца принести в жертву сына единственно ради доказательства любви; какой любви. Кем надо быть, чтобы в таком мире плевать на заповеди его пророков. Не отрицая и не разделяя на правых и виноватых говорить – а не глаголить», – сказал бы он запоздало Анне Александровне, но едва ли та послушала бы. Зато, наверное, послушал упомянутый всуе кот – быть может таскающий в себе изрядно охочих до тех самых кущ. Он, впрочем, давно не приходил – уж и весна настала, а друга все нет. «Заглянул бы, Афедрон. Не в виде доказательства Канта или еще какой нечисти-напасти. Грустно, мой хороший, без тебя». Стрелки разменяли полдень, пора было исчезать из фарватера начальства.

Женщина подождет. Больше всего она хочет, чтобы тебе было хорошо. Она по-другому теперь не хочет уметь: необъяснимо, но факт. Она уже победила, и ей оттого смертельно скучно: объяснимо, и факт. Явив примат сознания, мы, тем не менее, остались стаей: жаждущей непогрешимого первого и непреложных законов. Расширение ареала заодно. «А пятак, это на убой», – наконец улыбнулся, вспомнив подробности вчерашней партии.

– Значит так, интеллейхуал четырехглазый, – вывел из задумчивости Палыч, по виду отравившийся накануне разлитым в подвале импортным виски; опасность наивысшая, – Нашей части положено в этом году прогреметь талантами – или хотя бы одним.

– Так точно, – допускается отвечать не думая.

– Потому напишешь мне поучительно романтичную историю – песню слышал: родине служба, это романтика, – взгляд остановился на фотографии верховного, рука сама потянулась к козырьку, – О чем я.. Не отвлекаемся. Напишешь историю о бравом капитане-пограничнике, и все как положено. Верный ласковый пес Гурзуф – нет, уже было: скажем, Гуйлям; люблю татарские имена. И вообще побольше, знаешь там, заботы и любви – есть такое указание на образ армии в умах армии приданых. Хороший конец, надо полагать.

– Финал то есть?

– Ты на футболе, я не понял. Выполнять. Основа повествования: он был когда-то младшим сержантом, затем вследствие подвига стразы старшим сержантом, затем вследствие еще какого-нибудь небывало героического следствия произведен зараз в лейтенанты.

– Так точно, – допускается отвечать и думая.

Стоило посмотреть в окно. «Капитан Остахов внушал сослуживцам радостный трепет одной только выправкой. Молодежь – рядовые, все больше крепкие деревенские парни, и те рядом с ним чувствовали себя будто снова в школе на любимой физкультуре. Спокойная сосредоточенность сквозила сквозь..» На улице оригинал прообраза мчался – насколько такое возможно в состоянии пьяного беспамятства, попутно сдерживая позывы алкающей плоти, в места общего пользования. Пытаясь взобраться по ступенькам столовой споткнулся, потерял равновесие и упустил контроль. Не успев еще приземлиться ощутил, как означенная к выходу масса исторглась непосредственно в форменную одежду. Впрочем, тут же стало тепло и уютно: подобрав под себя ноги, он свернулся на ступеньке калачиком точно его верный придуманный пес, и сладко засопел. Ему снился первый бал. Наташа Ростовская с манящей грудью пятого размера, кокетливо укрытой бальным платьем, но приветливо – без бюстгальтера. И он сам, Пэр Безухий, привлекательный мужчина средних лет в аксельбантах.

«Бантах. Бантах, – кликнул собаку товарищ капитан, и верный товарищ-пограничник, тут же явившись из подсознания действительности, принялся внеуставно лизать ему руку». Остахов был алкоголик, и очкарик понимал его лучше других. Ведь литература это форма пьянства. Вторая осязаемая бесконечность: мир, прекрасный уж тем, что он есть. «Забыла, сука. Забыла, что я тебе говорил», – кричал он словами классика, понимающего толк в финалах. Только к чему бить женщину, когда можно с ней спать. Яростно.

«Анималистическая повесть в традициях Дж. Лондона Бантах на страже стойко» вышла длинновата названием, зато тем и обстоятельна, а последнее в армии завсегда в цене. Идеологическая комиссия оценила задатки автора, оформив салаге перевод – с зачетом отсиженных в казарме месяцев, в довольно-таки секретное управление информационной безопасности. Тамошние сытые оригиналы быстро прозвали его за все ту же диоптрию «корень из шестнадцати», и лишь много позже, оценив по достоинству, «шестнадцатый корень». Достоинства ему прибавило меткое определение ведомства – СС: Служба Страха. Будто исполняя волю Палыча, эШКу оперативно произвели в носители высшего образования и соответствующих офицерских погон, назначив штатным пропагандистом.

История – наука о настоящем. Работа вовсе не пыльная именно тем, что все давно уже сделано. Точно коллеги из РВСН, запускающие на орбиту дешевые свечки, исправно горящие на обратном пути: чем проще, тем лучше, и ничего выдумывать не надо. Главное уже выдумано: страх. Лишенное целесообразности чувство, наличие которого – прежде всего как эмоции, лишь после рождающейся в императив действия, закладывает в подведомственное население изначальный, первичный – определение едва ли определяюще, ошибочный код. «И вот ты уже не кот: раз боишься, значит, не думаешь», – часто вспоминая о тетради, классифицировал очкарик производные. Первый: оказаться не в то время не в том месте. В принципе, тут вся система государства льет воду на мельницу и потому развития не требует. Второй: обстоятельства. То, что непреодолимая и едва ли понятная сила окружающего со всеми последствиями разместилась после образа бесноватого чиновника победа государства сама по себе. Тут тоже по виду все неплохо. Случился, разве, пресловутый диспут совести, но отпал: животное не занимается вопросами выживания вида, сие дело природы. Задача животного – его собственная и только.

Инструмент следующий – догматизм. Повторенное умершим делает тем более невозможным полемику с источником. Далее выходит на авансцену понятие ужаса: вол – bull – баал. И последний окажется с большой буквы. Рогатый, козлоногий – обуй восхищение предков женщиной и природой в образ главного врага, спасение от которого – в тобой выдуманном образе. Добавь тщеславие – пусть человеку станет небезразлично, что о нем тот образ думает – затем служитель образа, а после всякий встречный да поперечный. И властвуй навсегда. Шито белыми нитками – да тот, кто шил, первый и вляпался. Начальник вверенного отдела, востроносый всезнающий, вызвал быстро.

– Парень ты ничего, не без способностей. СС скоро раскусил. Да пора бы нам дальше двигаться.

– А именно, – нарочито вежливо поинтересовался подчиненный.

– Инструмент по-серьезнее: ужас. Чтобы сковородки там на веки-вечные за грехи, жопа полная и так далее. И чтобы поверили.