Татьяна Сарапина - Антихорошесть. Путь от маленькой девочки к пробудившейся женственности

– Мне пока это трудно принять и поверить. Я разбита, ничего не понимаю. Я сердцем чувствую, что ты права, но в голове крутится сомнение: если он не хотел этого, то почему допустил?

Инна смотрела на меня с грустью. Ей нечего было сказать. Вопрос был больше риторическим, чем нуждающимся в объяснениях. Я понимала, что есть вопросы, ответы на которые не постичь. Это за гранью человеческого понимания и в происходящем есть какой-то глубокий смысл. Как и в смерти Христа, любимом сыне Божьем, который умер ради спасения человечества. Его смерть Творец также не смог предотвратить.

Жаль, что понимание этого не уменьшало огромную дыру, которая жила прямо в сердце. Я чувствовала, что она становилась меньше рядом с людьми, которых не пугают ее размеры, кто готов был делиться своим опытом, давать пространство для размещения моей истории.

На первую встречу с Юрием Васильевичем я шла с волнением.

Что ждет меня там? Все очень странно и непонятно. С одной стороны, терять нечего, с другой – а вдруг я попаду в какую-то секту? Медитации, молитвы, чакры, энергии земли – еще несколько месяцев назад я бы посмеялась над этим, но сейчас я очень нуждалась в чем-то непостижимом для обычного ума.

Группа Юрия Васильевича проходила в небольшом офисном помещении. Я пришла немного раньше назначенного времени. Зашла в дверь. Небольшая комната, большой переговорный стол посередине, около десятка расставленных по кругу стульев. За столом сидел мужчина лет пятидесяти пяти. Красивый, подтянутый, с аккуратно стриженой седой бородой, интеллигентного вида. Внешне, чем-то напоминал Бога отца, каким его изображают на православных иконах, только в современных одеждах. Он был спокоен, глаза улыбались. Я почувствовала, что меня ждали.

– Я – Таня, я от Иры.

– Здравствуй, Таня. Я – Юрий Васильевич. Знаю, что ты должна прийти. Проходи, садись.

Сняв верхнюю одежду, я подошла к столу, села рядом с Юрием Васильевичем. Кроме нас двоих в комнате никого не было.

– Расскажи, что привело тебя сюда?

Юрий Васильевич смотрел на меня мягким, заинтересованным, долгим взглядом. Я растерялась. Надеялась, что Ира рассказала ему о причине визита, чтобы не нужно было в сотый раз пересказывать свою историю. Или он знает мою историю, но, зачем-то, хочет услышать ее от меня? Зачем?

– Я потеряла ребенка на позднем сроке беременности. Все было хорошо: я чувствовала себя хорошо, анализы были хорошими, только в день, когда были назначены роды, я пришла на осмотр к своему врачу. Там мне сообщили, что ребенок умер. Я спрашивала, почему это случилось, но ничего конкретного в ответ не услышала. Мол, случай редкий, но так случается. Я в отчаянии. Не могу никак объяснить случившееся, полагаю, что это кара небесная. Хочу узнать, за что эта расплата и почему Бог это допустил? Если он милостив, то почему его милости на меня не хватило?

Последние слова я произносила уже в слезах. Каждый раз, когда я подходила к моменту наказания, внутри все переворачивалось от возмущения и злости. Не сделала я ничего такого ужасного, чтобы казнить так жестоко! Как ни пыталась я убедить себя в этом, не согласовывалось внутри.

Возмущение и злость выходили через слезы.

Юрий Васильевич слушал, не перебивая. Казалось, мои слова проходят сквозь него, улетая в неизвестность. К тому самому адресату, кому в действительности относились.

Он не пугался услышанного, не делал сострадающего выражения лица, не подбирал правильных слов. Просто находился рядом, слушал меня, прислушивался к себе. Не торопился отвечать на мои вопросы, а я не торопила его с ответами. Возникшая между нами атмосфера сама по себе была целительной. Ничего не нужно было объяснять. Его мало интересовало событие, которое привело меня к нему, но его интересовала я сама. Как человек, с которым произошло несчастье. Как ребенок, которому нужна родительская забота.

– Иногда в наших сердцах очень мало любви, в наших тонких телах мало энергии. Нет возможности поделиться любовью с теми, кто в ней нуждается.

– Но я любила своего малыша. Во мне океан нерастраченной любви. Я не знаю, куда сейчас ее девать.

– Растрать ее на своего старшего сына, мужа. Они нуждаются в твоей любви не меньше малыша, который не родился.

Я задумалась.

Ведь он прав. Та любовь, которая разрывает и убивает меня изнутри – это не что-то, что осталось невостребованным. Это живая сила, которой я могу поделиться с теми, кто рядом. Я горюю, что не могу дать любовь и заботу умершему малышу, но лишаю внимания тех, кто также нуждается в любви и заботе. Нереализованная и подавленная, любовь соединилась с болью, отравляя от переизбытка жизнь.

А еще я задумалась о словах, про нехватку любви в сердце, которая не позволила прийти в этот мир малышу. С одной стороны, я была возмущена подобным обобщением: откуда он может знать, как и сколько я умею любить. С другой, чувствовала, что это не общие слова, а реальность, в которую смотреть не хотелось.

Я вспомнила случай, который произошел за три дня до трагедии.

Макс пришел со школы, разделся и прошел в свою комнату. Я вошла к нему, стала расспрашивать о делах. Ничего особенного, обычный разговор.

В какой-то момент что-то пошло не так. Макс стал грубить, я злиться и кричать. Ситуацию усугубила ложь, которая всплыла в ссоре, упорство Макса в непризнании своего обмана, мое напряжение, обусловленное усталостью, накопленной за последний месяц беременности.

Все случилось очень быстро. Я обнаружила себя зажимающей руки сына, чтобы тот не мог защититься от моих пощёчин. Хотелось наказать Максима, сделать больно, показать свою власть над ним. Я хлестала по губам до жара в ладонях, видела перед собой врага, которого нужно поставить на место.

Никогда до этого момента я не била сына. И вдруг такое.

В какой-то момент Максим освободил свои руки, закрыл лицо. Сгруппировался в комок и замер. Я замерла в ответ. Мое тело сильно задрожало. Я выбежала из комнаты, упала на кровать, разрыдалась во весь голос. Я чувствовала себя чудовищем. Дрожь переросла в реальную трясучку, которая длилась со мной около пяти минут. Было очень страшно.

Как же так вышло, что за доли секунд я потеряла контроль над собой, превратилась в монстра?

Как теперь смотреть в глаза сыну? Что это было?

Истерика закончилась. Замерши, я сидела на кровати без движения, уставившись в одну точку около часа. К телу возвращалась чувствительность, мозг осознавал случившееся. Стыд сковал по рукам и ногам, трудно было пошевелиться. Я понимала, что должна попросить прощения у сына, как-то объяснить свое поведение.

Комната погрузилась в темноту. Все замерло вокруг.

Даже ребеночек внутри меня не шевелился. «Видимо, тоже испугался» – подумала я. «Прости меня малыш, я не такая ужасная мама, которую ты сегодня видел.