Елена Тара - «Крутится-вертится шар голубой»

На старшую же дочь отец никогда не поднимал руку. На Сонины плечи рано легла забота о брате и младших сестрах. Девочка росла серьёзной, ответственной и трудолюбивой. Мать доверяла ей приглядеть за детьми, пока ходила в магазин или развешивала белье во дворе, поручала вымыть посуду, начистить картошку к ужину. Соня быстро повзрослела и не принимала участия в шалостях младших. Когда отец прикладывался к детям вицей, те порой возмущались, почему порют только их, а Соня – на особом положении. Соломон Моисеевич прерывал процесс, откладывал в сторону вицу и назидательно объяснял, что надо делать или, наоборот, не делать, чтобы иметь такое же особое положение, как у старшей сестры. Далее воспитание продолжалось своим чередом.

В школе Соню уважали; она и сама хорошо училась, и никому не отказывала в помощи, если надо было объяснить сложную задачу или проверить домашнее сочинение; но при этом она никогда не зазнавалась. Будучи общительной, Соня не выделялась среди ребят и не была заводилой, но ее присутствие придавало любой компании неуловимую душевность и уют. В классе у нее было много друзей – как среди девчонок, так и ребят. Что касается более романтичных отношений с мальчиками, здесь дела обстояли сложнее.

Еще в раннем детстве Сонина старенькая бабушка, зорко взглянув на внучку, одобрительно покачала седой головой: «Красавицей вырастет – вся в нашу породу!». Соня выросла и действительно не подкачала – от ее восточной красоты дух захватывало; молодые люди на улице шеи сворачивали, девушки же тайком переговаривались, что слишком она яркая, не такая, как они, поморы. Действительно, Соня не походила на местных жителей, внешность которых природа скупо одарила блеклыми белесыми красками. Она вся словно сверкала: смуглая кожа, темные оливы глаз, плавающие в жемчужных белках, распахнутые веером, не знающие краски ресницы. А волосы! Непокорным водопадом они роскошно падали на плечи, завораживая своим блеском. Ее стройное, как северное деревце, тело было гибким, ножка маленькая, рука узкая, тонкая.

Мальчишки заглядывались на Соню, восхищались ею, как редкой птицей, случайно залетевшей в их края. Но ее экзотическая для здешних мест красота их пугала. Они не решались перешагнуть порог дружеских отношений, робели при одной мысли о свидании с ней, не говоря уже о поцелуе. На школьных вечерах мало кто осмеливался пригласить Соню на танец, а если и приглашал, то терялся, не зная, как следует себя с ней вести и какие слова говорить.

Соню пока что это мало волновало. Девушка легко училась, много читала и мечтала поехать в столицу, чтобы поступить в институт на химический факультет. В этом предмете ее впечатляло всё, и прежде всего, периодическая система – абсолютно логичная, стройная и гениальная. Соню поражало, как можно было постичь все закономерности, найти место для каждого элемента, даже еще неизвестного науке, и создать такое совершенство! Она удивлялась, как из атомов одних и тех же элементов образуются совершенно непохожие друг на друга вещества, с самыми разными свойствами.

Перед отъездом в Москву отец не пожалел денег, и Соне пошили нарядное платье из крепдешина у лучшей портнихи города. Как-то Соломон купил по случаю отрез голубой воздушной ткани у одного из своих заказчиков. Жена взглянула на роскошное чудо и покачала головой – куда ей модничать, дочери уже подрастают. Ткань лежала и вот дождалась своего часа.

Провожали Соню всей семьей, до самого вокзала, на другой берег Двины.

Экзамены показались ей не сложными – в школе на дополнительных занятиях Соня выполняла задания намного труднее. Радостная, она порхала по улицам Москвы к институту, чтобы увидеть себя в окончательных списках поступивших. Но на вывешенных у входа в институтский корпус листах ее имени почему-то не оказалось. Соня пошла в приемную комиссию. Все здесь было совсем не так, как в тот день, когда она подавала документы; в огромном помещении не толпились озабоченные выпускники, вполголоса переговариваясь и выспрашивая сложные ли вопросы, строгие ли экзаменаторы; столы, прежде стоявшие по центру, оказались сдвинутыми к дальней стене. В безлюдной гулкой аудитории в ближнем правом углу одиноко стоял заваленный бумагами стол. За столом восседала хмурая женщина неимоверных размеров, с короткой мужской стрижкой, в сером пиджаке с несоразмерно большими плечами и яростно перекидывала бумаги из стопки в стопку.

– Здравствуйте, я Фарбер Софья, – назвалась Соня. – Почему меня нет в списках?

Женщина продолжала расшвыривать бумаги по кучкам. Соня повторила вопрос. Не поднимая головы и не отрываясь от своего занятия, женщина вытащила из какой-то стопки аттестат и бросила его на стол. Соня непонимающе смотрела на красную книжицу и не уходила. Тогда женщина презрительно ткнула пальцем на стену, где висели Правила приема в институт.

Соня долго стояла у стенда, в который раз перечитывая один и тот же пункт. Мужеподобной тетке надоело ее присутствие, и она лающим голосом прогромыхала:

– Чего тебе не понятно? Отец твой кто? То-то и оно! В профсоюз не платит, так что нечего тут и ходить.

Соня не помнила, как вышла из корпуса, как шла к общежитию, как поднималась по лестнице. Не отвечая на вопросы соседок по комнате, она механически собрала вещи и отправилась на вокзал. Ей было стыдно, что она не осуществила мечту своего отца, и, в то же время, обидно за него. Папа всю жизнь честно трудился, приносил людям пользу, а сейчас, оказывается, он неполноценный труженик.

Домой Соня ехала с тяжелым сердцем, не зная, как сказать об этом родителям.

Отец внутри себя тяжело переживал этот удар судьбы, но от окружающих свои чувства прятал. Дочери же сказал, чтобы та даже не думала расстраиваться – на будущий год обязательно поступит.

– Ты все равно у меня самая лучшая, – как заклятие, твердил он Соне.

Через два месяца Соломон Моисеевич вступил в профсоюз завода «Красная Кузница».

Герасим появился в жизни Фарберов через неделю после Сониного возвращения из Москвы.

Соломон Моисеевич принял решение о ликвидации мастерской, как только понял, что иначе Соня не поступит в институт. Но сразу закрываться было нельзя – оставались еще кое-какие заказы, обязательства перед клиентами. Подмастерьев же он предупредил о своих планах, сказав, чтобы подыскивали себе другую работу. Из троих помощников, работавших у него на тот момент по найму, двое сразу ушли, воспользовавшись подвернувшимся наудачу предложением от Кузьмича, давнего конкурента Фарбера. Ребята были уже обученные, мастерство у Соломона, знатного мастера, переняли – таких грех не взять. С оставшимся же одним работником дело шло медленно, а Фарбер торопился, чтобы не подвести дочь и успеть стать достойным членом профсоюза.