Виктор Усачёв - Последний день Владимира Васильевича

Почесав пса за мокрым ухом, старик прошёл неспешно на зады для оценки нарождающегося дня.

Наступающий день не был похож на праздничный: с мочливых, низко висящих серых облаков падала какая-то водяная пыль, доставляя неудобства всем обитателям земли. И воздух был придавлен небесной облачной громадой, и стеснён для дыхания. Он навевал сонную грусть по теплу и свету. И косматый туман, что цепко висел над безымянным ручьём, журчащим в глубине канавы за оградой огорода, был товарищем молчаливого дождя, добавляя затаённой тоски и печали в и без того ненастное утро.

Земля просыпалась мучительно и нехотя, задавленная тяжестью небесной сферы, закладывая сомнение в полезности нарождавшегося дня.

Вся эта серость и мокрядь отозвались зябкостью в теле старика, да ещё в почках ощущалась какая-то тяжесть, будто туда накидали камней. Он давно уже ощущал боль во всём теле, но временами боль отзывалась сильно в отдельных органах. Сегодня это были почки. И надо бы уйти домой, в тепло, но… страшно, до исступления, хотелось курить. А курить было нельзя – врач категорически запретил. И чтобы не огорчать свою жену, он прятал в сарае заначку и тайком выкуривал папиросу-другую.

Закурив, он присел на мокрую скамью, предварительно постелив сухую тряпицу, найденную в сарае.

Его участок земли – бывший постоялый двор, оставленный ему вместе с домом в наследство отцом, не имел достаточных возможностей для удовлетворения потребностей семьи. Сколь ни удобряй, ни обрабатывай, результат один и тот же: скудость урожая, да потеря сил.

И сегодня сочащаяся с неба влага не могла быть благодатным событием для осмысленного роста травостоя и озими, посаженной им в прошлом году в огороде, она лишь способствовала росту числа камней, да лошадиных мослов, хотя и не бывших земнородными, но также рвущихся наружу из глубин земли. Лишь они вольготно себя чувствовали на замкнутом земельном пространстве. Да ещё сорняки, борьба с которыми отбирала не меньше сил. Потому и невозможно было развести здесь цветущий сад, как он когда-то хотел, наполненный прохладой, напоённый ароматами цветов и спелых плодов, сад, дарующий радость жизненного существования не только садовнику, но и всей людской массе.

И вся эта землица, вся эта неудобь, обильно сдобренная не только навозом, а и по́том работников, не отзывалась благодарностью в виде обильного урожая, но отзывалась болью различных натруженных частей тела. И эта боль с годами только копилась, усиливая общую слабость организма. Лишь подземные организмы, в виде медведок и колорадского жука, вольготно чувствовали себя на огородном пространстве, успешно отражая все попытки хозяев их извести.

Стало грустно и печально. И дальние кусты смородины, обрамляющие огород; и ближние корявые яблони с никлыми, почерневшими, словно от горя, ветвями; и старый дом, ещё помнивший разудалую жизнь столетней давности, когда он принимал проезжих для отдохновения и весёлых кутежей и этим скрывающий свою ветхость; и даже покосившийся нужник, стоящий обочь и построенный когда-то для отправления естественных человеческих отходов – всё это грустило вместе с хозяином. Не грустил лишь один Тимка, преданно мокнувший рядом, всегда готовый отдать за него жизнь и своё здоровье, если, конечно, оно могло бы ему пригодиться.

И старик вдруг остро осознал, что не он хозяин всему, а это самое всё властвует над ним и давно, словно мстя за что-то. Все последние годы он только и делал, что подстукивал, подправлял, удобрял, подмазывал, подлаживал, подкручивал и так далее – ничто не менялось! Становилось только хуже и хуже, и, наконец, это самое всё высосало из него все соки, превратив в ходячую мумию и оставив лишь неизбывную грусть.

«Вот так стало однажды грустно и Валентине, – невесело подумал Владимир Васильевич, – так грустно, что она не выдержала и съехала. И ладно бы в своё жилище, а то на частный сектор».

Он чувствовал свою вину перед ней, единственной дочерью, поздней и долгожданной радостью родителей, вину в том, что не смог обеспечить сносное существование её семьи, а того более – достойное существование… но! Оставалась ещё надежда – последняя! Оттого и упросил жену отложить поездку в больницу.

Стало зябко. Папироса, гревшая нутро, истлела и закончила своё существование, доставив обманную короткую радость курильщику.

Вздохнув и притушив окурок, старик тяжело поднялся и пошёл в дом, в тепло. И за ним понуро поплёлся в свой домик пёс, готовый мокнуть сколько угодно, лишь бы хозяин был рядом.

На кухне было тепло и уютно, и пахло свежим тестом. Возле плиты хлопотала хозяйка, мельком глянувшая на вошедшего мужа. Она, конечно, знала о всех его ухищрениях – эвон как табачищем разит! Но ничего поделать не могла, зная его упрямство. Однако, когда он тяжело протопал к себе, она присела на минуту отдохнуть от приевшихся хлопот, задумалась.

Когда он серьёзно заболел, всё хозяйство легло на её хрупкие плечи. Маленькая, сухонькая – она стойко и смиренно приняла новые заботы как данность, как необходимость. Она поняла, что настал её черёд нести бремя забот, обладить хозяйство. И она несла, насколько хватало сил, коих становилось всё меньше и меньше. И как снежный ком нарастало раздражение, раздражало всё: и мокропогодица, и малая пенсия, позволявшая лишь существовать кое-как, и соседские куры, топчущие её огород, и даже болезнь мужа, сделавшая его копотливым и непригодным для более-менее сносного существования – всё раздражало и буквально бесило. Потому она порой и срывалась по делу и без дела, а так как кроме неё в доме был только муж – доставалось в первую очередь ему. Как, к примеру, вчера.

Едва только диктор объявил по телевизору об огромном вкладе советского народа в победе над фашизмом и предстоящем праздновании, она тут же села напротив мужа. Губы поджаты, глаза колючие, руки скрещены на груди – явный признак начала словесной борьбы.

– Во-от, – сразу начала она, – во-от… как его… под мудрым руководством партии, оказывается, мы победили. Твои партийцы, оказывается, ковали этот… как его… щит победы. Пока мы пухли с голоду, жрали кору да куриный помёт, эти… как их… вожди жрали этих самых кур, да ещё щит победы ковали! Козлы они, вот кто!

И она вызывающе-победно посмотрела на мужа. Она знала, что, несмотря на все разоблачения, муж так и остался, как истинный коммунист, верен своей партии, как верен во всём другом.

Владимир Васильевич не мог не ответить на вызов и тут же парировал:

– Ну что, что ты несёшь, Петровна (так, по отчеству, в минуты крайнего раздражения называл он супругу)? Причём здесь… эта… вожди?

– А при том! Вон… как его… Ленину вашему, вечно чего-то просящему, в каждом городе статуи понатыкали, да ещё музеев разных… а вам, победителям, – шиш с маслом! Ка-ак же – не просите, значит – довольны! Доживайте свой век и… как его… радуйтесь своей убогой жизни.