FRIGIDNYIY KAY - НЕМОТА

– А если я всё-таки отыщу свои треки? Взаимообмен. По-моему, справедливо.

– В целом-то да, но боюсь, после увиденного ты передумаешь продолжать приходить сюда. Не хочу предстать ещё более больной, чем уже могла сложить о себе представление. Хочется снять этот фильм. И снять именно с тобой, не выискивая человека по профилю в инсте, – это польстило, но не подав вида, я продолжил.

– А если мне понравится?

Она недоверчиво улыбнулась.

– Такие вещи не могут нравиться. Адекватные люди, посмотрев, сказали в лицо, что я ёбнулась, извини за ругательство, но это копировать-вставить. «Пиздецкий контент для нариков», «Сублимация неудовлетворённой матки», «Пропаганда педофилии и гомосятины» – подобных комментов прилетело штук сорок, пока фильмы висели на любительских сайтах.

– И ты удалила?

– Изначально один из них заблочили по причине жалоб, а когда доступ открылся, я психанула и сама всё почистила.

– Так сильно задела реакция?

– Не то, чтобы прям глубоко и болезненно, но царапнула – да. Я знала, что люди не привыкли воспринимать то, что выходит за рамки массового прочтения, не привыкли включаться. Мечта быть понятой на тот момент ещё присутствовала, а на выходе – бесноватый негатив, причём необоснованный такой. Плоский. Было чувство, что люди целиком и не видели фильмы – так, помотали, зацепились за то, что вызвало инстинктивный дисбаланс, подавились булкой и начали отплёвываться, пеняя не на булку и себя, а на застывшую фоном картинку.

– Выпили пену с поверхности?

– Да. Причём не распробовав, залпом. Когда ты вещаешь что-то с целью вызвать эмоции, неподдельные, ставящие в неудобную позу смотрящего, надо быть готовой к судилищу, назиданиям. Тогда я была наивнее. Искренне хотела нарваться на эмпатию.

– А как же нынешний фильм? Пропаганда в суициде, в жестоком обращении с животными. Что там ещё? Садомазохизм.

– Так его и интерпретируют, – рассмеялась Влада, непринуждённо откинувшись на спинку стула. – Стопроцентно.

– Так что? Это уже не пугает?

– Нет. Я посмотрела на ситуацию с противоположного угла. Подумала: раз я достала из себя что-то, что кольнуло людей, заставило срезонировать, причём зрелых людей, гораздо старше меня по возрасту – выходит, у этого «что-то» есть жизнь. Есть какое-то более глобальное значение, нежели лайки и положительные комментарии. Люди не прошли мимо, ограничившись нейтральной оценкой, а выказали милость остановиться, предать публичному суду идеи развратного автора и подопытных актёров. Реакция, каким бы цветом она ни окрасилась – это лакмус, выявляющий болячки. Хуже, когда ничего не трогает.

– Я согласен. Почему-то на ум Мэнсон пришёл.

– Его не понятая консервативным обществом провокация?

– Не понятая – как минимум, – кивнул я. – Так что?

– Что?

– Если я отыщу свои треки, кинешь мне эти аморальные фильмы?

– Окей. Но по-честному, ладно? Ты мне трек – я тебе фильм, а если не найдётся, то и забудем.

– Конечно. Только ты не ответила.

– На вопрос о том, почему возникли маразматичные фильмы, а не живопись, музыка или что-то иное, более сглаживающее острие бытия?

– Да.

– Тебе всерьёз интересно?

– А как ты думаешь? Не каждый день вижу перед собой человека, который насылает на себя шквал нападок.

– И на тебя.

– Вот именно – и на меня, – шутливо кивнул я, не понимая, где те рамки, что обрамляли нас в баре. – Имею право знать, не в секте ли я. Вдруг ты путём гипнотического внушения вынуждаешь людей быть сопричастными к твоим работам.

– У тебя, кстати, есть повод так думать, – произнесла она с чувством вины, намекнув на сцену, завершившуюся слезами. После чего тем же тоном продолжила. – До семнадцати лет я мало что понимала. Жила, как растение – водой поливали, и хорошо. Музыкалка, художка, курсы по журналистике – ходила туда, как на работу в несколько смен, но сказать, что мне это нравилось – не скажу. Ни в музыке, ни в рисовании, ни в чём-либо другом не получалось раскрыться, будто блоки держали.

– В виде родителей?

– Да. Занималась по их воле, но и взбунтоваться не могла. Нужно развиваться, расширять кругозор, закладывать базу – только это от них и слышала. То, что лично мне было важно, никого не интересовало – к теме безусловной родительской любви, да. Они не пытались увидеть в моём лице отдельного индивида с не зависящими от них ориентирами – лишь предмет своих нереализованных амбиций. Проекцию себя любимых. Мать тряслась за то, чтоб я состоялась в лингвистической среде, стала успешной карьеристкой, отец с восьми лет прессингом наставлял на архитектурную деятельность. А у меня даже мизерных задатков ни к языкам, ни к техническим наукам никогда не было. Я увлекалась японской культурой, Харуки Мураками, влюбившись в «Норвежский лес» и трилогию Крысы, фанатела по «Him», всю жизнь замещала реальность фантазиями, сочиняла в голове истории. И вот по случайности в начале одиннадцатого класса наткнулась на « Процесс » Сюдзи Тэраямы, затем посмотрела « Пастораль. Умереть в деревне », « Томатный кетчуп императора », стремительно провалившись в арт-хаус. Узнала о том, что такое экспериментальное кино, экспериментальная музыка. Открыла для себя психоанализ и Дэвида Линча, полностью сломав костяк, созданный предками. Позже проснулось желание визуализировать собственное нагромождение возникающих образов, синтезировать их между собой, задействовав звук, графику. Изначально оно вылилось в форму комиксов, но иллюстрации и половины того, что мне хотелось сказать, не доносили. Как жевать пенопласт, представляя хлеб. Писала я всегда коряво, к фотографии, обесцененной соцсетями, отношусь настороженно, со слухом проблемы. Язык видео пришёл как компромисс. Это та область, в которой могу быть собой.

– Что-то вроде связующего звена?

– Да. Примерно.

– Родительские ожидания на твой счёт обломались?

– Ещё как, но и мои тоже. В результате скандалов затею поступать на режиссёрский одобрили, только на бюджет я не попала. Нехватка подготовки по профилю. Хотела набраться опыта, поснимать, изучить теорию кино, подав документы через год – родители настояли на платном, аргументировав тем, что в киношную сферу проходят феноменально одарённые люди, поэтому уж лучше они вложатся, чем будут смотреть на моё паразитирование, не гарантирующее благополучный расклад при повторном поступлении. Я поддалась. Когда самые близкие люди убеждены в твоей неказистости, вера в себя расщепляется на сотни выедающих тараканов. И тем не менее, с грузом ответственности в виде заплаченных денег начала учиться, грезя встретить интересных людей, создавать в команде космические проекты, но то, что в нас закладывали, не имело отношения к аутентичному творчеству. Мне хотелось копаться в низинах человеческой природы, экспериментировать, искать свой почерк, в вузе это жёстко пресекалось, высмеивалось – «так неправильно», «так не делается», «не изобретай велосипед», «это претит композиционному строю», «где мораль?», «где рациональное зерно?» и так далее.