FRIGIDNYIY KAY - НЕМОТА

– Совок?

– Железный. Люди, молящиеся на Михалкова и Кончаловского – куда на этом уедешь? Попросив у родителей прощения, ушла после первого курса, не закрыв сессию. Причём незапланированно. На протяжении семестра работала над курсовым проектом, его не приняли, отчитали за то, что моё видение оскорбляет искусство, что никакой функции, кроме как разрушительной, подобные работы не несут. Посоветовали проанализировать «Утомлённые солнцем» и до осени снять курсовик, «отвечающий канонам высокого». «Утомлённые солнцем» я посмотрела, сравнила степень разочарования со стоимостью обучения и написала заявление на отчисление. Не удаётся мне мыслить канонически. Не думаю, что сегодня, когда в мире полнейший хаос, каким-то канонам должно быть место. Творчество разве обязано нести морализаторский посыл?

– Творчество вообще, я думаю, ничего не обязано, кроме как являться сублимацией автора. Если оно помогает залатывать внутренние пробоины – отлично, а нет – так и нет смысла им заниматься. Я не верю в искусство ради искусства, выстроенное на голом прагматизме.

– Музыка была для тебя такой?

– На тот момент да. В горле хронически ком стоял до девятнадцати лет. После всё ушло, но когда я писал, становился наиболее близок к себе настоящему.

– Что такое ты настоящий? Именно ты.

Хотелось ответить коротко: «Тот, что был час назад при фиолетовом свете», но это ничего не объясняло. Водя указательным пальцем по стенке кофейной чашки, я напрягся. Сложно.

– Наверно, тот, что не исправлен общественными внушениями, предрассудками. Родительским вмешательством. Уязвимый. Тот самый ребёнок из прошлого, возможно, обладающий лишь генетическими особенностями и никакой замыленностью в сознании.

– А теперь? Когда ты не занимаешься музыкой, удаётся его найти?

– Сегодня.

Влада замолчала, но при этом продолжала сосредоточенно смотреть распахнутыми, неморгающими глазами. Приглядевшись, я заметил мутную поволоку вокруг серой радужки. Должно быть, линзы? На цветные не похожи, скорее прозрачные, с диоптриями. Представилось, как сняв их, она прищуривалась – взгляд делался кротким, рассеянным.

– Может, покурим? – предложил я, дабы прервать затянувшуюся тишину. – Если не против, то на лестничной площадке.

Пройдя в прихожую, мы обулись, Влада накинула джинсовую куртку, я взял из кармана куртки пачку «Петра», зажигалку. Облокотившись о перила в залитой полумраком парадной, машинально затянулся, следя за тонкими пальцами с коротко стрижеными ногтями, эстетично сжимающими вынутую из коробки «LD» сигу. Курить Владе в самом деле не шло, хотя курила она красиво. Какая-то нестыковка присутствовала. Массивная камера в этих хрупких руках смотрелась органично, а сигарета – нет. Почему?

– Глеб?

– Да?

– Спасибо за то, что ты сделал сегодня. Я на такую сакральность не рассчитывала.

– Самое главное, чтоб материал получился. Если так – всё хорошо. Я знал, на что шёл. К тому же это неплохая самотерапия.

– Не жалеешь?

– Ничуть.

– Почему для тебя это так весомо? Совершенный результат, в смысле. Обычно в бесплатные проекты люди впутываются по фану.

– Почему? Могу ответить, как в баре: твоя идея бомбическая. Попробовать себя в чём-то таком неоднозначном, своеобразном – это интересный опыт. Но если фильм предполагает выход за грань формальностей, скажу, что частично сам находился в том состоянии, о котором ты рассказываешь, и, судя по всему, не очень-то успешно реабилитировался. Осадки, так сказать.

Вернувшись в квартиру, мы выпили по второй чашке кофе, съели на пару воздушный рулет, а часам к одиннадцати я уже шёл вдоль мёртвой Фонтанки. Эмоции переполняли. Что это было? Гипноз? Помутнение? Сняв плесневелый налёт, словно в постиранную оболочку залез, испытав внезапное очищение – давно так легко не дышалось. Даже город показался радушнее, а люди не такими пафосными и смурными, как несколько часов назад. Метаморфозы на фоне вскрытых отсеков? Или, может, ответ куда проще? В голове звучали строки Глеба Самойлова, но вместо слёз на лицо лезла широченная улыбка.

Льётся смерть

В открытый рот.

И, если повезёт,

Один из нас не умрёт.

Только для тебя

Only for you…

Парам-пам-паба-уууу!

Парам-пам-паба-уууу!

Парам-пам-паба-уууу!

Парам-пам-паба!

Поздравь себя, Глеб. Ты влюблён.

Следующая наша встреча выпала на четверг. Через четыре дня. Это время я провёл в сплошном ожидании. Старые демки, к сожалению, не нашёл, соответственно, показать фильмы Влада не рискнула, но мне было тепло и от наших периодических списываний в «вк», состоящих в обмене музыкой, обсуждении предстоящей съёмки и иногда бессвязной болтовни по типу «обо всём по чуть-чуть». Никакой двусмысленности. Фигачить неоднозначные выпады я не торопился, терпеливо предвкушая дальнейшее развитие спонтанно завертевшихся событий.

А в четверг неожиданно для себя вдруг стал делать заметные успехи, превращая на камеру едва наметившийся контур образа лирического героя в более рельефный, приобретающий характер эскиз. Скованность по-прежнему фрагментарно вываливала дробленными хлопьями непоняток, но при всём том удалось едва ли не сразу забыться, расшатав себя на эмоции. А далее трёхчасовой процесс съёмки плавно перетёк в продолжительный разговор за чаем и просмотром старых фотоснимков.

Как и предполагалось, Влада имела завидное происхождение: дед со стороны отца – в прошлом востребованный советский иллюстратор, бабушка – пианистка, преподавала эстрадно-джазовое пение. До того, как стать светскими деятелями культуры с репутацией образцовой семьи, эти люди, далёкие от стереотипов патриархально-закупоренного мира моих родственников, отчаянно хипповали, слушали «Led zeppelin», «The doors», курили травку, говорили о смысле аскезы, любви, философии Платона, провозглашая жизнь во имя искусства, поиска свободы и всеобъемлющего самопознания. Читали в оригинале Гинзберга, устраивали подпольные полемические вечера по фильмам Пазолини, зарабатывая на жизнь тем, что бабушка пела в переходах индийские мантры, а дед продавал собственные эскизы обнажённых женских тел местным толстосумам. Причём, будучи сражённым экспрессивными манерами и музыкальными пальчиками, Павел нырнул в этот роман уже тогда, когда, вопреки идеологии не обременённой обязательствами кочевой жизни, полгода как женился на иммигрировавшей эстонке, числящейся натурщицей в Академии художеств. Красавицей её не назвать – простоватая на лицо, рослая. По роду деятельности являлась медсестрой одной из областных клиник, воспитывала оставленного сестрой племянника, занималась разведением кроликов в пригороде Питера, куда время от времени наведывался Павел. Первый брак, что не удивительно, был транзитным.